Моральное животное

Однако Лайель не торопился выносить окончательное суждение. Ожидание утомило Дарвина и довело почти до отчаяния. В 1863 году он написал Гукеру: «Я глубоко разочарован (без личной обиды) его робостью, которая не дает ему вынести решение… И ирония в том, что он думает, будто действовал с храбростью древнего мученика»[593]. Однако, если разобраться, в контексте реципрокного альтруизма Дарвин просил от старшего друга слишком много. Лайелю к тому времени было шестьдесят пять лет, он уже успел оставить заметный след в науке и от поддержки чужой теории при любом раскладе много не выигрывал, а вот проиграть от причастности к радикальной доктрине мог, причем по-крупному, если бы впоследствии ее признали ложной. К тому же в свое время Лайель выступал против эволюционизма в его ламарковском изводе и, следовательно, мог бы быть обвинен в непостоянстве. Теория Дарвина не объединила этих двоих и не стала их «общим делом», как когда-то теория самого Лайеля, но долгов у Лайеля перед Дарвином не было, он еще раньше сполна отплатил молодому союзнику за поддержку. Дарвин, похоже, как-то по-своему понимал дружбу или вел собственную эгоцентричную бухгалтерию.

Тот факт, что Дарвин спешно вербовал союзников с 1859 года, конечно, не доказывает, что он в течение многих лет вынашивал стратегические планы. Его союз с Гукером вообще начинался еще в 1840-е годы как простая дружба, основанная на общих интересах и ценностях и освященная взаимной искренней симпатией[594]. Когда оказалось, что Гукер допускает возможность эволюции, привязанность Дарвина наверняка углубилась, однако не стоит полагать, будто он уже тогда рассчитывал, что Гукер станет страстным защитником его теории. Привязанность, основанная на общих интересах, – это косвенное признание естественным отбором тактической полезности друзей.

Не меньший восторг вызывали у Дарвина честность и порядочность Гукера («Сразу видно благородного человека»[595]). Да, надежность Гукера оказалась очень кстати. Дарвин зачитывал ему отрывки из своей книги задолго до публичного обсуждения естественного отбора. Однако это означает, что с самого начала Дарвин сознательно искал себе друга с такими качествами. В ходе естественного отбора развилось подсознательное влечение к людям, которые будут надежными партнерами с точки зрения реципрокного альтруизма. Во всех культурах доверие (наряду с общим интересом) является непременным условием дружбы.

Импульсивные поиски Дарвином надежного союзника, а затем, по мере приближения момента публикации книги, и его стремление заручиться поддержкой Лайеля, Грея, Гексли и других имели под собой не только сознательные, но и эволюционные резоны. «Не думаю, что я настолько храбр, чтобы выдержать всеобщее осуждение без поддержки»[596], – написал он через несколько дней после публикации «Происхождения видов». Да и кто бы смог? Ни один человек (и ни один примат) не решится пойти против существующего порядка, не заручившись социальной поддержкой.

Представьте, сколько раз со времен нашего обезьяньего прошлого успех социальных переворотов зависел от способности претендента сколотить крепкую коалицию и сколько раз они терпели неудачи из-за излишней поспешности или недостаточной скрытности. И еще представьте репродуктивные ставки в этой игре на выживание. Удивительно ли, что любые мятежи во всех культурах начинаются с шепота? Нужно ли объяснять шестилетнему школьнику, что не стоит бросать вызов местному хулигану, предварительно не выяснив, как к нему относятся окружающие? Готов спорить, что, когда Дарвин, с присущей ему нерешительностью («Уверен, вы будете презирать меня»[597], – писал он Эйсе Грею), впервые доверял свою теорию немногим союзникам, им двигали прежде всего эмоции, а не разум.

Проблема

Величайший кризис в карьере Дарвина случился в 1858 году. Пока он не спеша корпел над своим эпическим манускриптом, вдруг оказалось, что у него есть конкурент, причем весьма бойкий. Альфред Рассел Уоллес открыл теорию естественного отбора – через 20 лет после Дарвина, но уже был готов предать ее огласке.

Поведение Дарвина в этой ситуации полностью соответствует понятию о защите собственной территории, но сделано было все так мягко и под аккомпанемент таких искренних моральных страданий, что до сих пор все считают этот эпизод примером его сверхчеловеческой порядочности.