Моральное животное

Не поймите меня неправильно, я ни в коей мере не оправдываю викторианскую мораль – просто констатирую ее биологическую обусловленность. Даже если когда-то двойные стандарты и помогали сохранять брачные узы, давая выход мужской похоти, то теперь времена изменились. В наши дни преуспевающий бизнесмен, к примеру, уже не ограничивает себя проститутками, горничными или секретаршами, культурный уровень которых вряд ли позволит им стать его женой. Учитывая рабочую активность женщин, он может встретить на деловом совещании или в поездке интересную молодую незамужнюю девушку, вполне подходящую на роль супруги, и главное – может без проблем развестись и связать с ней жизнь (хотя бы на время, пока не встретит следующую). В XIX столетии, а зачастую и в 1950-х годах внебрачные связи мужей носили, как правило, чисто сексуальный характер, никак не влияя на их преданность семье и теплое отношение к женам. Сегодня все изменилось, и это обычно первый шаг к разводу. Двойные стандарты, которые в прошлом укрепляли брак, теперь в большинстве случаев рушат его.

Даже если оставить в стороне вопрос о жизнеспособности викторианской морали в современных условиях, большие сомнения вызывает ее целесообразность. Викторианцы обоих полов нередко чувствовали безысходность в браке (хотя, когда супружество кажется неотвратимым, а развод – немыслимым, возможные недостатки меньше бросаются в глаза). Тогдашняя мораль была беспощадна к женщинам: многие из них не могли спокойно наслаждаться даже легальным, супружеским сексом, не говоря уж о том, что их мужьям и в голову не приходило заботиться об их удовольствии. А если они вдруг решали не довольствоваться декоративной ролью «домашнего ангела», то им приходилось преодолевать громадное сопротивление общества. Сестры Дарвина с тревогой и беспокойством сообщали ему о двусмысленной дружбе их брата Эразма с писательницей и просветительницей Гарриет Мартино, мало соответствовавшей викторианским стандартам женственности. Впоследствии, встретившись с ней, Дарвин так о ней отзывался: «Она оказалась приятной и весьма интересной собеседницей: удивительно, сколько всего мы успели обсудить за недолгое время нашей встречи. Внешность ее не произвела на меня отталкивающего впечатления, но мне показалось, что она переполнена собственными идеями, мыслями и планами. В ее оправдание Эразм заявил, что на нее не стоит смотреть как на женщину»[268]. В общем, одной этой фразы достаточно, чтобы понять, почему не нужно стремиться к полному возрождению викторианской половой морали.

Тем более что есть и другие, более щадящие способы поддержания моногамного брака (у которых, однако, неизбежно имеются собственные недостатки). Думаю, никто не будет спорить, что надо искать такую мораль, которая позволит равномерно распределить издержки моногамии между мужчинами и женщинами, а также внутри полов – равномерно, но не одинаково, ведь мужчины и женщины все же отличаются друг от друга и, соответственно, представляют неодинаковую угрозу институту брака. Следовательно, и санкции для них должны быть разными.

Восстановить институт единобрачия без жестких мер не получится. В 1966 году один американский ученый, анализируя чувство стыда, неразрывно связанное с сексуальными желаниями у викторианцев, констатировал «прискорбное отчуждение целого класса мужчин от их сексуальности»[269]. Наблюдение в целом верное: отчуждение действительно было, но вот прискорбное ли? Противоположностью «отчуждения» является «потакание» – бездумное потворство сексуальным желаниям, якобы являющимся проявлением нашего естества (эдаким голосом «благородного дикаря»), следуя которому можно вернуться в состояние первобытного блаженства – в потерянный рай, коего никогда и не существовало. Четверть века такого потакания, и что мы имеем? Безотцовщина, озлобленные женщины, жалобы на сексуальное насилие и домогательства, мужчины, которые предпочитают порнушку женитьбе. Откровенно говоря, язык не поворачивается назвать викторианскую борьбу с мужской похотью «прискорбной». Можно сколько угодно возмущаться категоричностью Сэмюэля Смайлса, требовавшего бороться «против всевозможных искушений и недостойных помыслов», только альтернатива, как оказалось, еще хуже.

Истоки нравственных норм

Спешу внести ясность: мой морализм не лишен иронии. Да, с одной стороны, новая эволюционная парадигма предполагает, что такую «противоестественную» структуру как моногамный брак, невозможно сохранить без насаждения жестких (то есть репрессивных) нравственных норм. Однако, с другой стороны, она же культивирует моральный релятивизм (или даже неприкрытый скептицизм относительно нравственных норм в целом), что несколько компенсирует давление.