Моральный патруль

Нет любви, но мораль требует, чтобы я исполняла супружескую обязанность, не огорчала мужа, а делала вид, что люблю его пуще консерваторских абонементов!»

Ваша жена будет мучиться духовно, но наружно ручку вам пожмёт, назовёт милым муженьком, скажет, что питает лучшие к вам чувства, боготворит вас, назовёт великолепным волшебником, скажет, что у вас – родственные души.

Ложь, клевета во спасение морали – вам ли нужен этот путь, когда каждую ночь ваша жена рыдает в подушку, а незримый кинжал аморального поведения целится вам в мозжечок?

Соавторство со второй вашей дамой, что обманули, не взяли в жены – тоже сомнительно, как поганый гриб.

От поганого гриба иногда польза, но от женщины, которой пренебрегли – только яд змеиный и поганочный.

Вы к ней со всей душой – игра на рояле в четыре руки, а ваша соавторша затаит обиду, но опять же не покажет, потому что благородная, высоконравственная выпускница института благородных девиц, словно два цветка в одном погребальном кувшине.

Фальшивые ноты, лыко не в строку, наступить на пятку в вальсе – всё поимеете от соавторши, что даже комиссию по несовершеннолетним возглавит, лишь бы вы хлебали луковую похлёбку, а потом от вас луком бы неблагородно разило за версту». — Рукав рясы падре закатился собачьими очами в снег, я увидел татуировку: скрещенные валторна и фагот.

Паровым молотом по темени художника прозвучали слова падре Гонсалеза, я в замешательстве кушал землянику, но самые лучшие полянки оставлял для падре, а затем в длинном рассказе спросил совет:

«Падре Гонсалез!

Воистину овечки Долли и Колли, а также черепаха, что избежала вашего камня, а если бы побивали черепаху камнем – то по Библейски бы вышло, потому что блудниц камнями закидывали, – все к месту, и правда Ваша.

Внутренним светом эстета вы угадали мою проблему – так пожарник угадывает по дыму, чей Дворец горит.

Я обручен с несравненной графиней Анной фон МакНельсон; но нынче то ли по неосторожности, то ли в запале, словно породистый жеребец на ипподроме, дал обещание графине Натали фон Ростовой: кладбище, могилы, цветы, унылые лики – всё располагает к искренности, к полёту чувств – на навозе произрастают сладкие дыни и благоуханные цветы.

Я терзался, убежал от невесты и с кладбища, казалось, что нашёл выход – женюсь на графине Натали фон Ростовой, а графиню Анну МакНельсон возьму в соавторши для написания романа о розе и соловье.

Но вы разбили мои надежды, выбили ступеньку, на которую я надеялся, и я теперь в растерянности, далее бежать на реку топиться, или написать самому себе эпитафию?

Сходное чувство я испытывал, когда с натуры изображал портрет Афродиты.

Афродитой позировала премиленькая робкая балерина из погорелого гастролирующего театра Грёз.

Планета Грёз сгорела в огне Звезды — сверхновая, с какой из Звёзд не случается казус?

БУБУБХ! И нет планетной системы, словно Галактическая плотоядная корова слизала.

Часть населения Планеты Грёз спаслись – около ста милилардов особей – да и особи ли они, и можно ли назвать разумной Цивилизацию, где на пятьсот милилардов ни одной балерины, что простоит с поднятой выше головы ногой более суток?

Не Цивилизация, а – пустота, вечная мерзлота тайги в Космосе.

Сто миллиардов погорельцев слоняются по Вселенной, побираются, просят новую Планету, да кто же им даст, бесталанным?

Ни музыки у них душевной, ни наследия литературы: одни балаганы развели, да и то — ярмарочного незамысловатого типа, где душа никак не воспарит, а, наоборот, рухнет в бездну, откуда слышен стук копыт и блеянье.

Ужасающе — копыта и блеянье из мрака.

Балеринка оттанцевала и мне позировала, не благородная, но морально устойчивая, не хватает ей только обучения в институте благородных девиц, но не по Сеньке платок.

Балерина ножку выше головы вздернула, я поставил на ногу поднос с натюрмортом, груши, яблоки, виноград, дичь, рыба; срисовываю с натуры, балеринку Афродитой с рогом изобилия изображаю.

Тоненькая девушка, конфузится, но по моему приказу щеки морковкой нарумянила, как в балагане.

Час рисую, два – наши девицы приучены в институте благородных отношений ногу выше головы сутками и более держать, а для заезжих артисток – в диковинку и в тягость, будто на пятом месяце беременности.

Но старается, и старания заменяют врожденную дикость.

На пятом часу (а я уже окончательные штрихи на портрет Афродиты, тени накладывал) не выдержало тело балеринки – упало на землю, да головкой тело о каменную статую Амура стукнулось.

Если бы наша благородная девИца так упала – конфуз на всю Вселенную, а приезжая гастролёрка – так, шалость, а не падение, ничего значимого, словно подозревали её в краже орехов с рынка, да нашли только фагот и скрипку под юбкой.

Блюдо упало, натюрморт рассыпался фазанам и павлинам на радость.

Благородные птицы знают толку во фруктах, а рыбу и дичь борзые подобрали – грациозные, а пластика выше похвал, словно только что из пены морской родились.

Балерина лежит без сознания, а ножка её не опускается домкратом, свело судорогой ногу, ногу свело… мда… ногу свело.