Моральный патруль

— Мойше, тебе вчера только кокарду сержанта прикрепили, а ты уже сегодня тварям гостинцы принёс, и пророчишь Натану ужин с чечевицей, а сам на его невесту поставил на бегах.)

Граф Яков фон Мишель не получил помощи от солдат, вздохнул, и улыбнулся цыганке самой снисходительной улыбкой (для приветствия артистов погорелого театра):

— Сударыня! Я не вызываю вас к барьеру исключительно из-за вашего неблагородства и вторичных женских половых признаков!

В детстве, в возрасте семи лет я уже мастерски владел шпагой и отстаивал свою честь, хотя честь не подросла до понимания – так сторож охраняет незрелые сливы.

В саду художников я упражнялся, фехтовал на радость соловьям и розам, пугал привидения гульфиком, полагал себя состоятельным заплатить за все цветы Мира, и в возрасте совершеннолетия преподнести цветы даме своего романтического сердца.

Даме моей надлежало быть активной эстеткой, понимающей в аллегориях, росписи по дереву, антиквариате; добродетели её должны быть отмечены кокардами и лентами института благородных девиц, а потупленный скромный взгляд взывать к лучшим чувствам спокойного романиста; разумеется, что дама моего сердца гармонично сложена, гениальна в поэзии, талантлива в музицировании, изящная колоритная красавица с перьями на шляпе; из уст моей будущей невесты полетят ночные бабочки махаоны, мелодия ночи подхватит её, поднесет ко мне на серебряном огромном блюде, на котором в древней истории выносили куртизанок к торгующимся купцам.

С пафосом лесной нимфы, в ритме вальса скромная институтка подойдет ко мне, захлестнет эмоциями шею, а я прекраснодушный, сразу пойму – она, она, вот она!

Вдруг, среди листвы, что не пропускает мягкие лучи к благородной, потому что – шёлковой, травке, я увидел небесное создание в голубом платьице и воздушным красным шариком, Музу, будто её крупным шрифтом в типографии набрали.

С тех пор шарик, красный шарик, он для меня – большое кровяное сердце с артериальным давлением; и, когда я слышу, как на фестивале лопается шарик, сердце моё падает в бездну с серой и кипящей смолой – кажется, что лопнуло сердце прекрасной, морально устойчивой моей дамы.

Я сразу для себя решил: дама моего сердца – пусть девочка моего возраста, не старше семи лет, но она – воплощение самоотречения ради меня – так собака жертвует жизнь ради кота хозяина.

В порыве счастья (не нужно больше утомляться поисками своей дамы сердца, потому что – нашлась, как утерянная шкатулка матушки) я подарил девочке фамильный перстень с бриллиантом, назначил день и место нашей свадьбы – на это число, на том же месте, но через одиннадцать лет.

Мы бегали по саду, играли в догонялки, в колдунчики, в «бояре, а мы к вам пришли», в «колечко, колечко, выйди на крылечко» и многие другие забавные детские игры, в которых нет обиды, платы за проезд и разглядывания нотного стана через бокал с виноградным соком.

Я отметил, что девочка недурна собой, и украсит коллекцию портретов нашего замка, только бы её не сковывала месть за брата – так сковывают узника совести на фестивале чтецов.

То, что у неё нет средств на покупку нижнего белья (видно, когда девочка ходила колесом), компенсируется необыкновенно богатым, хитросплетенным, как ветви в лукошке, внутренним миром.

Пришёл мой батюшка, понурый, но не сломленный – он переживал, что его картина не получила первый приз, хотя изображены три грации в купальне – символ величия человека, отрада мысли.

Батюшка долго наблюдал наши забавы, затем взял меня за руку, ткнулся клинышком бородки в перо на моей изящной шляпке – так курочка роет в просе, и проникновенным голосом старого вещуна произнёс:

«Сын мой, юный граф Яков фон Мишель!

Я отметил твоё усердие в общение с девочкой, даже понял, что ты сделал ей непристойное предложение мясника.

Знай же тайну усахарения двух поэтесс сразу: девочка эта не станет никогда твоей женой, не войдет в наш семейный склеп, не появится на картине в галерее нашей родословной, словно девочка соткана из воздуха.

Она – никто, потому что дочка артиста погорелого театра на гастролях, и сама – гастролёрка неблагородная, как сон-трава на могиле художника.

Ты от меня узнал её подноготную, и теперь вправе закончить жизнь, или забыть девочку, как забыл, что обещал получить кокарду по написанию иероглифов наслаждения.

Мы благородные, и всё у нас благородно – от педикюра до кирпича в гробнице.

Девочка – пустота, неблагородная, морально неустойчивая, беспринципная, что в скором времени, когда она заколосится, приведет к аморальному поведению, безнравственности и дремучему невежеству в эстетике – черного кобеля не научишь игре на скрипке.

Никогда не опускайся, сынок, до тесного общения с неблагородными, пусть даже – очень привлекательными, как цветущее болото.

В болоте пиявки и змеи; пиявки присасываются к разным органам, и пиявки от бурых до черных, а змеи кусают за разное, цветовая гамма змей шире, радужнее, надежнее.

С небес в болото и эстетически подкованный сокол упадёт, но даже певец кастрат не выберется, как не выскочит жаба из миски со сметаной».