Моральный патруль

Птицы Рухх давно не прилетали в гости, посевы наши хиреют, а органические удобрения – клочки ваших солдат – нам подмога: клубника уродится, картофель, помидоры – приезжайте на праздник урожая, вместе отведаем, что выросло на удобренной костями и потрохами людей почве – так на кладбище вырастает сон-трава, а под висельником – мандрагора».

Во как!

Мы проблевались тогда, а сейчас привыкли; человек с годами и к теплому салу привыкает, и к толстым короткостриженым женщинам, и к ошмёткам героев.

Не нарываюсь на комплименты, но давно представляю, что не на войне падших собираю, а в мирное время в театре раздаю шоколад.

— К барьеру, сударь! Извольте встать в позицию! – граф Яков фон Мишель выхватил шпагу, понимал, что не выдержит бой, но смерть – пусть не под танком, а за честь погибших героев и своего товарища – тоже героя, смерть почётна, оправданна и взлелеяна, будто с чувством выполненного долга заплатил налог на книги.

— В позу не встану! Ты же не герой! — вольноопределяющийся сплюнул под ноги графу Якову фон Мишелю, снял очки, подышал на стекла, протер рукавом мундира — издевался жестами – так обезьяна в зоологическом саду показывает довольным школьницам неприличные фиги. – Мой батюшка почтальоном работал – как напьется, так мнит себя человеком, и в заслугу себе ставит, что меня родил – да, мужчина, но генетически оплодотворился и через хирурга родил, будь трижды неладен, как плод авокадо в ягодном сиропе.

Руки у отца тонкие, лебяжьи, не мужицкие, а – бабьи, руки худосочной балерины.

Я балерин только один раз видел, в бане, когда истопником подрабатывал – люблю жару, и память о жаре в сердце храню, даже в мороз.

Балерины в парилке на верхнюю полку залезли, и на шпагат садились – в тесноте, ругаются, толкаются, как улитки в пруду, но ноги вытягивают, разминаются перед концертом, или как они называются, бабьи пляски в белых юбках.

Руками своими отец мой гордился, как золотым запасом страны (чем еще ему гордиться – нет других примечательных частей тела).

Иногда я жалел отца, робкого, конфузливого, но кутасливого, словно Кутас гора под Варшавой.

Но, как только отец доставал ремень и кричал мне, чтобы я скидывал портки и в позу становился – как вы сейчас мне предлагаете бесплатно, словно я — Мальвина, жалость к отцу опадала переспевшей сливой.

Однажды, когда папенька скушал подряд две бутылки водки и два чана гороховой каши со свининой, а затем изрыгал проклятия в мой адрес, будто на вулкане прыгал и требовал, чтобы я в позу встал – я не выдержал и хорохорился точь-в-точь, как хорь.

«Папенька, не ведаю, как в позу вставать – не обучен! – затем дурным голосом заблеял:

— Телеграмму! Донесение не отнёс ты, отец двоюродный!

Снюсь я тебе, и письмо снится, а глянь-ка во сне, что в письме пишут».

Папенька поддался на уловку, словно электрический угорь в пекарне.

Наклонился к письму, а не письмо я ему показывал – кулёк с собачьими какашками – два часа специально собирал.

Какашками отцу в лицо – раз, бах, на тебе, западный пособник решительных почтовых тайн.

Не знаешь, как в барабан стучать, а сына в позу ставишь!»

— Господа! Милорды! Вы – хамы! – граф Яков фон Мишель озирался по сторонам, размахивал шпагой, чуть даже не плюнул в спину, нарочно отвернувшегося, вольноопределяющегося. – Вызов мой не принимаете, честь и достоинство героев в одну мусорную кучу сбрасываете, речи ведет некуртуазные, я бы отметил – бесстыдные, но воля ваша, с визитом пришли, а я комментирую, словно философ на празднике верхней женской одежды.

Честь моя потеряна в бою без боя – так невеста сдается на милость батюшки жениха.

Между тем, я стану мишенью острот, нитью сплетен – к чему, зачем, будто по болоту иду с поэтессами.

Поэтическое зрелище – поэтессы на болоте, когда вместо клюквы романтичность и вдохновение ищут; лягушки, змеи, пиявки, миазмы болот, неясные тени призраков, а среди всего неблаголепия – благонравные морально устойчивые красивые девушки с блокнотиками, гусиными перьями и чернильницами.

Возвышенные создания до глубины души тронули меня, и я не заметил, как ушёл от болота далеко вправо и вышел к Лесному Театру имени графа Дерсу де Узалы.

Смотрю на вас с бледным лицом, с трудом сдерживаю щеки, чтобы кривизна не подпортила аристократичность, а вы репутацией не бахвалитесь, и честь не бережете, словно разбили её вместе с глиняной антикварной амфорой.

— Не мни напрасно лицо, герой!

Мы не просто так собираем ошметки мяса, а – со значением, как роман с продолжением пишем.

На базе генетики определят вес, рост, пол бывшего героя, его вероисповедание, место жительства и имя, вплоть до бабушкиной фамилии.

Никто не останется забыт, словно потеряли нитки, а заменили жилами быка. – Капрал откусил от плитки табака, пожевал, сплюнул в кучу костей и мяса, словно формалином заливал тело вождя.