Мораторий на крови

Сам же Петр Быховский, высокий, с внушительным животом туповатый верзила, которого в централе звали за глаза не иначе как «африканский бегемот», а то и попросту «Африкой», утверждал, что наружку, заодно и всю зону, проверял под утро не Благов, а именно он, Быховский. Что подтверждалось часовыми и старшиной надзорсостава, утверждавшим, что он не видел Благова еще с вечера, когда вскрывший вены зэк Пестриков был отправлен в медчасть.

За чтением докладных и застал Папушу Лаврик, неожиданно вошедший в кабинет. «Проспала Нинель, — с досадой подумал Папуша. — Впрочем, не ее вина, углядеть за ребятами из ФСБ невозможно, возникают внезапно, как этот ливень за окном».

— Уже читали, Федор Ильич? — с места в карьер поинтересовался Лаврик. — Утечка служебной информации — и куда? Прямиком в городскую газету.

— Шила в мешке не утаишь, — нервно начал оправдываться Папуша. — У нас с десяток человек сразу узнали о расстреле. Тут кроме исполнителя и врача, надзорсостав, судмедэксперт с санитарами, девчата из спецотдела, шофер, перевозивший труп на кладбище, похоронная команда. К тому же среди наших журналюг отец одной из жертв маньяка — Фальковский. Именно этот еврей еще и статью против введения моратория накатал.

— Я в курсе, его статью читал. Кстати, ею и Москва заинтересовалась. Но как секретный материал, да еще с фотографиями, попал в газету, следует разобраться.

Открыв дверь привычным толчком ноги, в кабинет вошла Нина с подносом.

— Утренние чай и кофе, Федор Ильич. Для бодрости, наверное, не помешают.

— Спасибо, Нина Николаевна, в самый раз.

Мысленно Папуша поблагодарил проворную Нинель. Ведь ее приход, как в минувших схватках на борцовском ковре, клинче в боксе, какая-никакая, а все-таки передышка.

— Чай, кофе? — повторил Папуша слова секретарши.

— Ограничимся чаем, лучше зеленым. — Лаврик настаивал, дожимал, взяв инициативу в свои руки. — Как все-таки информация попала в газету?

— Буду откровенным, Юрий Романович, — доверительно начал Папуша. — Уже за полночь звонил мне редактор этой газетенки, Калистратов. Прямо сказал, что он в курсе расстрела Милославского, требовал официального подтверждения, ссылаясь на закон об информации для СМИ. Я, естественно, ничего не сказал, ответил неопределенно, пригласив его в централ для беседы…

— Это мне известно. — Лаврик опустил в чашку с чаем кусочек сахару. — Что же ответил позвонивший редактор?

— Я припугнул Калистратова, думал, не решится. Он же, паршивец, поступил по-своему, но у нас так и не появился.

— Докладные лиц, причастных к расстрелу, у вас?

— Вся информация собрана. Есть объяснительные дежурного наряда, заключения врача и судмедэксперта, ксерокопии из оперативного журнала за сутки.

— Годится, не хватает лишь одного документа.

— Какого? — Папуша вопросительно взглянул на Лаврика.

— Вашей докладной, Федор Ильич. И еще вопрос: почему лично вы, руководитель режимного учреждения, не присутствовали при расстреле Милославского? А ведь были обязаны в соответствии с уставом службы. Известно, что было произведено два выстрела, и для расстрела второго смертника — террориста Дамзаева, как это ни странно, патронов попросту не хватило. Постарайтесь все подробно изложить в вашей докладной, около четырех дня за всеми материалами заедет дежурная автомашина ФСБ.

37

— Куда, Анатолий Соломонович? — водитель вопросительно взглянул на Фальковского.

— Давай, Шурик, ко мне в Бекетово, и свободен. Приоткрой окно, перекурим.

Редакционная «Волга», миновав последний городской светофор, выехала за пределы Тригорска. Уже рассвело, желто-оранжевый диск утреннего солнца, цепляясь за верхушки деревьев, поднимался над лесом. За стеклом промелькнули пост ГАИ, авторынок, резная деревянная ограда ресторана «Русская слобода». Журналист устало откинулся на спинку сиденья.

Деревенский дом Фальковского, рубленый сосновый пятистенок, приобретенный с десяток лет назад, стоял на окраине села. Сразу за домом начиналось прежде радовавшее взор бывшее совхозное поле. Весной — молодой зеленью всходов, летом — колеблющимися от малейшего ветерка, напевно шелестящими колосьями ржи. Сейчас поле заросло блеклыми желтоватыми сорняками высотой с человеческий рост, репейником и чертополохом, поверх которых, на границе с горизонтом виднелась зеленоватая кромка леса.

Проводив взглядом отъехавшую «Волгу», Анатолий огляделся вокруг. И, если раньше ему хотелось побыть одному, теперь чувство столь желанного одиночества притупилось, сменившись безразличием ко всему окружающему и, как следствие, полной апатией и подавленностью. Он прикрыл калитку, запер ворота. Меньше всего Фальковскому сейчас хотелось, чтобы кто-то из соседей, тех же дачников-тригорцев, зашел к нему.