Море

— Прятала своего любовника, скотина? Наверное, помогала бежать какому-то еврею! Доктору Ачу? А? Сестра, может быть, это ваш любовник? Вы обманывали своего жениха? Ведь вы же обручены с самим Иисусом Христом…

Нилашист с крысиной физиономией угодливо засмеялся после слов своего начальника; сестра Беата зажмурила глаза, но губы у нее даже не дрогнули.

— Все обыскать. Проверить, куда выходят двери, окна.

Через окно ванной комнаты два нилашиста спустились в световой колодец и, держа наготове гранаты и револьверы, принялись освещать фонарями стены.

Мария Орлаи чувствовала, как громко бьется ее сердце. Нервы напряглись до предела, слух улавливал малейший шорох. Сначала она услышала какие-то удары, крики, а потом револьверные выстрелы, один, другой, раздался сильный взрыв.

Сестра Беата все еще стояла с закрытыми глазами и бормотала «Отче наш».

Через несколько минут оба нилашиста вернулись. Они притащили с собой какого-то одноногого инвалида войны и доложили, что обнаружили проход в часовню, в которой молился этот подозрительный человек.

— Этого они везли? — спросил Калманфи у нилашиста с крысиной физиономией.

— Вроде бы он, — послышался неуверенный ответ. — Но, кажется, нет, тот был без усов и волосы светлее…

Одноногий, дрожа от страха, ждал своей участи. Ему было невмоготу стоять на одной ноге, к тому же, если не считать фальшивого отпускного билета, у него не было никаких документов.

— Кто, кроме тебя, был в часовне? — набросился на него Калманфи.

— Были еще монашки… несколько солдат…

— А кто входил в нее отсюда, со стороны больницы?

— Я не видел… я молился…

— Ну, мы еще послушаем твои молитвы! — зловеще прорычал Калманфи, который все больше сознавал, что они допустили какую-то непоправимую оплошность и Жилле их за это не похвалит. — Пошли-ка, пошли. И прихватите с собой и того типа, комната которого находится в конце коридора. Как зовут?

— Ванцак…

— Не вас. А того…

— Ой, понимаю-с, доктор Баттоня, — произнес директор.

— Вот именно, его.

— Послушайте, я больше здесь не нужен, я, видите ли, хотел бы уйти домой, к своим… — пробовал объясниться Ванцак.

— Цыц!

Главный врач, он же директор, замолчал и, повесив голову, побрел за остальными к своему кабинету. В кабинете взад и вперед расхаживал Жилле. Он готов был рвать на себе волосы.

Непонятно. Такой простой план — и не удался. Он явился с приказом к директору, вызвали Ача, потребовали немедленно принести кассету с радием. У ворот, в коридорах, у коммутатора поставили часовых — казалось, ни одна живая душа не могла отсюда уйти. Даже за двором следили, чтоб нельзя было выбраться по крыше дома. Заняли вход в котельное отделение. Собрали семьдесят евреев и сто три дезертира, и Ач все-таки сумел ускользнуть. Нет никакого сомнения, он скрылся. Если бы он находился в здании, его уже сто раз привели бы сюда. Не надо было посылать Ача за радием. Как он глупо поступил! Надо было пойти туда вместе с Ванцаком, а с этим бесполезным письмом подождать. Разумеется, теперь уже все равно.

Калманфи втолкнул в комнату всех задержанных: Яноша Баттоню, Орлан, сестру Беату и одноногого инвалида. Путаясь, он доложил о происшедшем. Из всего его рассказа Жилле понял лишь то, что Ача не нашли и вместо него привели этих четырех человек, которые, очевидно, знают, куда он исчез.

— Свяжите их, — тихим, спокойным голосом распорядился Жилле, — и этого, конечно, тоже, — показал он на Ванцака.

Калманфи подал знак своим молодцам в черной форме, и те веревками и поясными ремнями вмиг связали руки и ноги своих жертв.

— Снимите с них барахло.

Затрещала одежда. Ванцак, охнув, оттолкнул от себя локтями рябого подростка, который, хихикая, дернул его за галстук с такой силой, что чуть не удушил.

Эден сел за стол.

— Бейте до тех пор, пока не заговорят, — приказал он безразличным тоном Калманфи.

— Слушаюсь!

— Среди вас нилашисток нет?

— Есть. Они у коммутатора. Да и среди монашек…

— Позовите их сюда. Пусть они возьмут в шоры мужчин. Зажгите свет.

При свете свисающей с потолка люстры под матовым колпаком, лампы на письменном столе и двух принесенных из секретариата торшеров началось сатанинское представление. Орлаи и сестру Беату били поясами. Плеть оставляла на обнаженной груди и плечах кровавые борозды. Иногда ремень ударял по лицу; края губ, нос, лоб, покрывались кровью и потом. Женщины зажмурили глаза и молчали. Нилашисты в ярости кричали, сопровождая удары отборной бранью. Нилашистки орудовали по-иному. Они взялись за доктора Баттоню, Ванцака и одноногого — с визгом вонзали когти в лица связанных жертв, рвали им уши, носы, хватали за волосы и таскали по кабинету. Эден посматривал то на одних, то на других. Его уже не интересовало, скажут мученики что-нибудь или нет. Он не думал, когда и чем кончится истязание, свалятся жертвы замертво или их выпустят. Хотя он сидел неподвижно, но ему казалось, будто он и сам опускает плеть, впивается своими ногтями в живое мясо и ждет не дождется того момента, когда жертвы заохают, закричат, взмолятся о пощаде. Он забыл о времени, об Аче, о радии, обо всем. И вздрогнул, только когда задребезжал телефон.