Море

О, пусть только наступит мир! Пусть только настанет время, чтоб можно было широко распахнуть окна и включить в доме электрический свет! Пусть только снова заблещут витрины и на Цепном мосту тысячи маленьких лампочек, как две нити жемчуга, свяжут оба берега реки! Пусть заиграют на острове Маргит «Сон в летнюю ночь», чтоб, прощаясь с милым, сказать: «Встретимся завтра…» Буду беречь дни, никогда не стану расстраиваться из-за пустяков, буду радоваться каждой минуте, буду всем и всегда довольна, пусть только наступит мир, только бы дожить до мира!..

Спасение от бури

— Послушайте, господин Марьяи, у нас есть десять тысяч пенге, мы отдадим их вам, и дело с концом.

— У вас и побольше найдется, господин Шпитц, только хорошенько поищите, — ответил Марьяи. — Мы с вами старые коммерсанты, и я знаю ваши возможности.

Йожеф Шпитц почесал лысеющую макушку и развел своими коротенькими руками.

— Да провалиться мне на этом месте, если я что-нибудь утаил. Разве мы не пойдем на любые жертвы? Пожалеем филлер для своих спасителей? Но раз нет — значит, нет. Откуда их взять? Сначала пришли из союза «Барош», распродали магазин. Потом потащили в гетто, пришлось бросить и дом и склад. Что можно было взять с собой? А все, что прихватили, то пропало, когда бежали из загона. Десять тысяч пенге, господин Марьяи, и чек на пять тысяч с уплатой после войны.

Марьяи тряхнул головой.

— Только наличными, господин Шпитц. Одни только деньги. Я не хочу злоупотреблять вашим тяжелым положением, но подумайте сами. Госпожа Кинчеш, вероятно, ничего не возьмет за то, что вас прячет, если даже вы предложите. Но содержание…

— Речь идет о какой-то неделе. Американцы уже в Париже…

— В Париже, но не в Будапеште, сударь. Оставим этот разговор. А вдруг война затянется еще на год! Что же мне тогда с вами делать? Выбросить вон из склада?

— Провалиться мне на этом месте, если через месяц она не кончится, проклятая…

— Ей не будет конца… Словом, содержание шести человек, хлеб, колбаса будут стоить сто пятьдесят пенге в день. К тому же без риска не прожить — придется покупать на черном рынке хлебные карточки… А если кто заметит, что я ношу вам продукты?..

Шпитц окинул взглядом своих товарищей. Все пятеро сидели на диване и, затаив дыхание, ждали, каков будет исход переговоров. Среди них были две женщины: молодая тощая зобастая брюнетка с чуть выпученными глазами и толстая шатенка в летах. Та, что постарше, была женой Йожефа Шпитца, а младшая — Ивана Комора. Возле госпожи Комор сидели два ее сына, пятнадцатилетние близнецы, Иван Комор младший и Чаба Комор. Их отец, худой мужчина, лет пятидесяти, в очках, с нервным лицом, сидел в углу дивана.

— Иван, подойди-ка сюда, — позвал его Шпитц. Они отошли к оконной нише и о чем-то озабоченно заспорили.

— Пожалуйте к нам, господин Марьяи.

Черноусый бухгалтер живо подскочил к ним.

— Скажите прямо, сколько вы хотите?

Марьяи на миг задумался. Он, казалось, производил сложные подсчеты.

— Двадцать тысяч пенге.

— Столько у нас нет.

— Тогда я не смогу вас кормить.

— Пятнадцать тысяч наличными и вексель на пять тысяч, — сказал Комор, чувствуя, что его нервы вот-вот сдадут. Шпитц сердито посмотрел на него. Марьяи перехватил этот взгляд.

— Ладно. Устраивайтесь тут поудобнее и ждите меня. Я схожу к госпоже за ключами. Если кто-нибудь постучит в дверь, не открывайте… откроете только, когда я приду и трижды позвоню. Впрочем, это не годится, ведь так может позвонить и посторонний… Лучше я возьму с собой ключ.

Против такого решения возражений не было. Марьяи ушел, щелкнул ключ в замке, и они вшестером остались в чужой квартире. Некоторое время никто не осмеливался нарушить молчание, только как-то странно тикали настольные часы. Возле окна висела небольшая клетка. За решеткой, забившись в угол, сидела печальная канарейка. Засунув руки в карманы, Чаба подошел к клетке и от нечего делать стал разглядывать птичку.

— Ну, вот мы и узнали, что такое рабство, — произнес Шпитц и попытался засмеяться. — Сорок лет подряд меряешь честно отрезы на пальто, и вдруг все идет прахом и ты скрываешься, словно разбойник какой… И мы должны еще благодарить, если за пятнадцать тысяч пенге удастся попасть в нору и получать корку хлеба…

— Йожи, не разговаривай так громко, — оборвала его жена, — чего доброго, соседи услышат.

— Что же мне, прикажешь, шепотом говорить? Да кто я такой? Разбойник, что ли? Разве у меня нет венгерского гражданства? Разве я не плачу налогов? Что им от меня надо? Ох, пусть только кончится когда-нибудь этот цирк!

Он сунул руку в карман и тут же обратился к Комору.

— Иван, нет ли у тебя закурить?

— Есть, конечно, изволь.

Шпитц потянулся к портсигару.

— Скажем Марьяи, чтобы он и сигареты приносил.