Море бьется о скалы

Шли дни, а Бакумов никак не решался подступить в открытую к Цыгану. Ночью и днем, на работе, он думал и прикидывал, как и с чего начать разговор. В лоб, конечно, нельзя. Надо тонко, двусмысленно, чтобы в случае опасности можно было увильнуть. «Да ты что! Я совсем не о том… За кого ты меня принимаешь?»

Вести с фронтов, добываемые Степаном, были отрадными. С них Бакумов и решил начать, считая, что лучше всего человека определить по тому, как он относится к судьбе родины.

Настал март. И хотя по-прежнему дождь перемежался мокрым тающим на лету снегом, чувствовалось торжествующее приближение весны. Казалось, эта красавица бродит где-то за ближними горами. Она давала о себе знать то солнцем, которое, прожигая толстенный наплыв облаков, светило так, что древние зеленоватые скалы начинали дымиться и сверкать на изломах, то ветром, еще холодным по-зимнему, но напитанным таким неповторимым тонким ароматом, что от него широко раздувались ноздри и человека и зверя.

По вечерам морозец затягивал лужицы во дворе лагеря тонким ледком. Под ногами он, ломаясь, звенел, как струны, чем-то напоминая перекличку синиц в лесу.

В бараке особенно остро стала ощущаться духота. Застоялый воздух до предела напитывался запахами прелой одежды, пота, баланды и казался тягучим и вязким. Поэтому пленные после ужина и поверки выходят к бараку проветриться. Вот и сегодня один по одному все вышли. В полутемной комнате остались лишь занятие отделкой колец Цыган с Бакумовым, да еще кто-то, млея от жаркой духоты, рассыпал по верхним нарам храп.

— Слыхал, как на фронтах? — спросил Бакумов.

— Так, краем уха… А что?

Бакумов надел на палец кольцо, любуясь им, повернул руку так и эдак.

— Здорово надраили. Огнем горит…

— Так что?.. Чего резину тянешь?

— Напирают наши. Ржев взяли. А союзники бомбы сыпят, что картошку. На Берлин семьсот тонн ухнули. Гамбург… Стелют ковром, что подвернется…

Темнота сгустилась, и Бакумов не видел выражения лица Цыгана, но он видел, как блеснули его зубы.

— Значит, палка об одном конце не бывает?

Бакумов задумчиво похлопывал ладонью по колену.

— Выходит, так… Гонят захватчиков…

Цыган сердито подкинул и поймал кольцо, сунул его в карман.

— А мы вот этими штучками занимаемся? Выходит, брюхо вытрясло, так и совесть вынесло?..

Бакумов молчал.

— Тошно, Никиш. Как в мышеловке. А что сделаешь? Ну, скажи?

— Если ничего не делать, то, конечно… А вот, скажем, пароход?.. — Бакумов указательным пальцем энергично ткнул в направлении пола.

Цыган оторопело прошипел:

— Как его? Голыми руками?..

— Трудно, — согласился Бакумов, — и опасно.

— Дело не в опасности…

— Не боишься?

— Ты за партизана меня не считаешь? — в голосе Цыгана обида, — Мы там не такое творили. Сколько поездов под откос спустили. А машинам счета нет…

— Было да быльем поросло, — тягостно вздохнул Бакумов.

— Да, теперь сидим, как на мели, — мрачно дополнил Цыган.

Вспыхнула, погасла и снова вспыхнула над дощатым столом электрическая лампочка. В коридоре загремели колодки: пленные, «наглотавшись» свежего воздуха, расходились спать.

— Что ж, пора и на покой, — Бакумов встал со скамейки.

Цыган тоже встал. Он забыл или не счел нужным передать Бакумову несколько готовых колец. Небрежно побросав их в жестяную коробку и зажав ее в ладони, он заспешил за выходящим из комнаты Бакумовым. У порога придержал его и горячо зашептал:

— Ты, Никит, во мне не сомневайся. Не подведу. И не думай даже… Не из таковских… Давно я себя не чувствовал так… Старое все встало… Как говорят, хоть сзади, да в своем стаде…

— Можно, Семен, и не сзади…

— Можно… Эх, разве я не понимаю, что ли?.. Если бы этой… хоть немного, кусочек… Вот тогда бы да!..

Весь разговор с Цыганом Бакумов в этот же вечер передал Садовникову. Тот задумался.

— Тебе видней… Сам как считаешь?

Бакумов утвердительно кивнул.

— Верю!

— Тогда давай… Скажи Степану… Пусть передаст… Интересно, что за поручение у них?

— Надо полагать, что-нибудь подсунуть в пароход. Я так и настраивал Цыгана.

— Пожалуй… — согласился Садовников. — Выходит, этот Виктор-Аркашка ловкач? Вот и мальчишка!..

Прошло два дня. По вечерам Цыган вовсе не занимался кольцами.

— Ты что же, задумал ноги протянуть? — пошутил Бакумов, напоминая собственные слова Цыгана. Тот досадливо отмахнулся:

— Надоело. Знаешь, все забурлило, зашумело, как в половодье.

Он помолчал и выразительным взглядом спросил о том тайном, известном, как он полагал, только им двоим: «Как же быть? Что придумать?»

Никифор вздернул плечами, дескать, ничего не знаю. И Цыган мгновенно завял. Опустив голову, с сожалением сообщил:

— Утром такой дурак причалил. Ох, и здоров. Вахтман-поляк сказывал: заберет отсюда солдат. Сейчас, говорит, много отправляют на Остфронт. Вот бы!..

На третий вечер Бакумов будто случайно встретил Цыгана в уборной. Выждав, когда не стало людей, спросил:

— Не ушел тот дурак?

— Стоит.

— Уголь брал?

— Начал.

Бакумов встал у двери так, чтобы было видно подходивших к уборной.

— На, добавь, им все мало…