Море дышит велико

Лейтенант оглянулся. Командир первого орудия Яков Рочин смотрел в упор, но без насмешки. Дальше за ним плечом к плечу толпился весь личный состав артиллерийской боевой части. Матросы старались понять, дошел ли до лейтенанта смысл, понял ли он намек, а главный старшина Иван Аникеевич Буланов, не удержавшись, высказался:

— По всему флоту теперь позор…

Причину отклонения снарядов в обратную сторону Артём знал без подсказки. Зато его в самое сердце ударила дружная реакция на общую беду. И это ощущение общности с людьми, которыми Чеголин командовал, вдруг показалось ему невероятно значительным. Почему командир корабля и представитель штаба лепили вину на управляющего огнем, хотя им было легко установить причину неудачи? Почему матросы старались навести на след истины, словно забыв о том, кто к ним беспрестанно придирался? Те и другие, по идее, должны были поступить наоборот.

Помощник начальника политотдела дожидался в каюте. Он взглянул на Чеголина и сказал прежним шутливым тоном:

— Вот теперь самое время наводить самокритику…

И сразу ушел, будто ничего особенного не произошло, будто заносчивый лейтенант не вернулся в каюту совсем огорошенный, будто не заметил, что ему до зарезу нужен добрый совет. Всё так. Однако же Артём не учитывал, что существуют вопросы, которые человеку требуется задавать только себе и вспомнить при этом даже то, что не очень охота вспоминать. Не напрасно, значит, капитан-лейтенант Выра советовал с неожиданной жуткостью: «Авторитет зарабатывай

сам!»

Вывод получался чрезвычайно обидным. Лейтенанта Чеголина командиром не признавали. Иван Аникеевич Буланов, не желая служить вместе с ним, просил перевода на другой корабль. А Мыльников тоже надеялся, что завала стрельбы командиру БЧ не простят. Артэлектрик хотел выглядеть героем в глазах коллектива, но просчитался. Для всех остальных оказалось куда важнее доброе имя своего корабля. Конечно, для самолюбия лейтенанта было бы гораздо удобнее видеть причину в подлости мстительного разгильдяя. Улики против него. Они позволяли наказать артэлектрика как угодно. В назидание всем остальным Чеголин ещё недавно хотел разобраться с виновником самым решительным образом. Назидание оказалось ни к чему. Более того, Чеголину стало ясно, что для него во сто крат нужней сохранить духовное единство, на какой-то момент возникшее на палубе перед боевым листком. Но для этого требовалось поступить совсем иначе. Хочешь не хочешь, а начинать требовалось с себя.

Вечером он постучал в каюту командира корабля. Капитан-лейтенант Выра суховато кивнул, прочитал рапорт и удивился;

— Коли так, вы что же, поверили Мыльникову?

— Нет, не поверил.

— Слушай такую вещь. Он заслуживает сурового наказания. На всю катушку. А ты чего просишь?

— На всю катушку накажите меня. А его надо отпустить на побывку к жене.

Василий Федотович задумался, почесал плешь.

— А ведь, пожалуй, уговорил. В этом что-то есть… Кстати, отчет по стрельбе следует озаглавить с индексом «буки». Капитан второго ранга Нежин не возражает. Учебные корабли имеют на это право.

Такой индекс означал, что стрельба приравнивалась к подготовительной и приказ по флоту о её провале вовсе не обязателен.

— Даёте ещё один шанс? Спасибо. Однако приказ по кораблю с принципиальными оценками так же необходим, как и отпуск Мыльникову.

— Вот ты какой? — снова удивился Василий Федотович. — Амнистировать не собирался, но вижу, что настаиваешь не зря. Коли так, хлопочешь, сам его и сочинишь.

Чеголин никогда не предполагал, что будет выпрашивать себе фитиль. В уме ещё можно было заниматься беспощадным самоанализом, но каждое слово на бумаге ударит ещё больнее, потому что будет выведено собственной рукой. Василий Федотович слегка улыбался, но не насмешливо, скорее сочувственно. Подложить соломки в формулировках тоже было нельзя. Командир корабля всё равно бы не допустил этого, да ещё, пожалуй, обвинил в лицемерии.

Поерзав над чистым листом, лейтенант заставил себя вообразить, что пишет не о себе, и дело пошло. Оставалась надежда, что Василий Федотович скажет, что автор перехватил, и сам смягчит в черновике беспощадные выражения, Чеголин писал о том, что стрельба была не подготовлена, хотя это не совсем соответствовало действительности. Но, судя по скорбным результатам, требовалось представить обстановку именно так. В следующем абзаце он утверждал, что личный состав забыл о славных традициях, о которых напоминали звезды, укрепленные на ходовой рубке. На самом деле забыл об этом один Мыльников. Остальные помнили. Иначе они бы так остро не реагировали на провал. Но артиллерийские документы предусматривали всё же неудовлетворительную оценку. Было логично использовать этот принцип и здесь. Далее Чеголину пришлось признать, что итог свидетельствует об отсутствии требовательности со стороны командира боевой части и о низком, уровне воспитательной работы в подразделении. Последняя часть фразы, к сожалению, точно отражала положение дел, а вместо требовательности процветала придирчивость.