Море дышит велико

Капитолинко по укоренившейся привычке взглянул, горят ли пуговицы на кителе посетителя, прикинул, не слишком ли широки форменные брюки, и ос­видетельствовал надлежащее сияние ботинок. Он как бы определял, стоит ли выслушать лейтенанта или без лишних слов сразу сдать его под охрану караула. Впрочем, отдельные визитеры не выходили, а препро­вождались из этого кабинета не только по причине изъянов внешнего вида. Более всего это касалось на­чальников патрулей, которые никого не задержали на своем маршруте. Этот факт, по мнению помощника коменданта, свидетельствовал отнюдь не о порядке во вверенном ему гарнизоне, а являлся несомненным признаком гнилого либерализма или халатности гар­низонных нарядов. Опасаясь гнева Полтора Акима, патрули здесь рыли землю копытами, представляя длинные списки задержанных.

Лейтенанту Чеголину было разрешено ознакомить­ся с докладной запиской начальника одного из таких патрулей, где сообщалось о наглом и вызывающем по­ступке Якова Рочина. Старшина был трезв, одет по форме и снабжен необходимыми документами. Но от встречи с патрулем на улице он почему-то предпочел уклониться.

— Значит, на то есть причина, — догадались пат­рульные, бросившись его догонять.

Дальнейшие события в докладной записке были из­ложены так:

«Мне показали на одну из кабин общественного ту­алета, где укрылся нарушитель. После неоднократного приглашения одеться и выйти из кабины, тот остался на месте, продолжая симулировать естественными на­добностями. Видя, что он берет на измор и проволочку времени, я решил взломать дверь и сделал попыт­ку одеть ему брюки. Но он оказал сильное сопротивление силой...»

Хотя капитан третьего ранга Выра предупреждал о том, что могут выявиться всякие нехорошие обстоя­тельства, таких Чеголин не ожидал, и личная непри­язнь к Рочину сразу же отступила на второй план:

— Разрешите узнать, как поступили бы вы сами, если кто-либо посмел побеспокоить вас в... таком, ме­сте?

— Что? — Голос Капитолинко отдавал клекотом. — Забыли, где находитесь?

— Из докладной вытекает, что старшину оскорби­ли, унизили да еще наказали. За что?

— Вот как вы воспитываете личный состав, лей­тенант? Кто командует кораблем? Ах, Выра? Тогда яс­но. Иного не ожидал.

— На вашем месте я наказал бы участников изде­вательства.

— Папрашу не указывать! Сам знаю, что делать на своем месте.

К сожалению, общего языка в оценке происшест­вия найти не удалось. Полтора Акима поднялся во весь исполинский рост:

— Вон отсюдова! Еще слово, и сядете рядом со сво­им разгильдяем!

— Есть, «вон отсюдова»! — Вскочив, лейтенант вспомнил о заповедях, но всё же черт дернул передраз­нить и добавить: — Разрешите пожелать всего хоро­шего...

Не надо было заедаться. Уже в вестибюле комен­датуры его оглушил знакомый клекот:

— Пач-чиму не форменная шинель?

— Шить обмундирование из материала лучшего ка­чества не запрещается.

— Зашита спинка! — объявил Полтора Акима. — Распароть и далажить!

— Есть, распороть и доложить! — отрепетовал лей­тенант без прежней бодрости, щелкнув каблуками, по всем правилам повернулся и зашагал к выходу.

— Куда! Кру-гом!

Его не хотели отпускать без немедленного надруга­тельства над чужой вещью. Отчаянные обстоятельст­ва стимулировали поиски выхода. До Чеголина вдруг дошло, что далеко не каждый родитель мог подарить такую особенную шинельку. Раз так, она выглядела вещественным доказательством, весьма способствуя использованию боевого опыта Максима Рудых.

— Направляюсь в пошивочное ателье, — озабоченно доложил лейтенант. — Боюсь, что папа будет возму­щен, если его подарок испортят обычной бритвой.

После паузы с высоты упала раздумчивая коман­да:

— Добро! Сполняйте!..

— Есть! — обрадовался Чеголин. Правый локоть, как положено, по уставу, развернулся на уровень пле­ча, а ладонь взлетела к козырьку, он удалялся с безупречной строевой выправкой, пятьдесят шагов в ми­нуту, хотя больше всего хотелось ускорить темп. Ши­нель хлопотливо путалась в ногах, открывая порой не­бесно-голубую шелковую изнанку.

Конечно, в ателье он не пошел, но полученная ин­формация требовала немедленных действий. У четы­рехэтажного здания штаба флота лейтенант остано­вился, вспомнив, что хотел пожаловаться на команди­ра. Но, во-первых, Выра опять оказался прав, во-вто­рых, что значили собственные обиды Артёма по срав­нению с актом возмутительного произвола? Однако пришел он сюда не зря. Четвертый подъезд вел в по­литическое управление, где работал единственный че­ловек, который мог понять и помочь немедленно. Так, по крайней мере, подсказывали впечатления от кора­бельного праздника.

Солидная публика в приемной, официально-внима­тельный адъютант — всё это заставило лейтенанта по­пятиться. Он никак не думал, что посетители с кораб­лей, по заведенному здесь порядку, проходят без оче­реди.

— Только на минуту, — на ходу извинялся Чеголин. — У меня короткий вопрос.

Кто же предполагал, что минутка растянется, а вопросик в этом кабинете вдруг обернется проблемой.

— Говоришь: «сильное сопротивление силой»? — загрохотал Николай Петрович. — Один грамотей, а дру­гой, ясное дело, спортсмен!