Море исчезающих времен

Набо вернулся рано и лег спать. В следующую субботу он не пошел на площадь, потому что негра тогда уже заменили. А еще три недели спустя, в понедельник, граммофон вдруг заиграл в непривычное время, когда Набо был в конюшне. Никто не придал этому значения, и спохватились, лишь когда негритенок, привычно напевая, появился в доме. В этот день он мыл лошадей, с его фартука стекали струи воды. Увидев его, мы воскликнули:

– Ты откуда?

Он ответил:

– Через дверь вошел. Я был на конюшне с полудня.

– Но ведь граммофон-то играет! Ты слышишь?

– Слышу.

– И кто-то завел его.

Набо пожал плечами:

– Девочка. Она уже давно сама его заводит.

Все так и шло, пока мы не нашли его в запертой конюшне свернувшимся на траве с кровавым отпечатком подковы на лбу. Мы встряхнули его за плечи, чтобы очнулся, и Набо сказал:

– Меня лягнула лошадь, поэтому я здесь.

Но мы пропустили его слова мимо ушей, напуганные мертвенно-холодным взглядом и зеленоватой пеной у рта. Всю ночь он плакал, охваченный жаром, и в бреду твердил о каком-то гребне, потерявшемся в траве. Утром открыл глаза, попросил пить, мы принесли воды, он с жадностью выпил кружку и попросил еще. Мы осведомились, как он себя чувствует, и он сказал:

– Чувствую так, будто меня лягнула лошадь.

Бред продолжался весь день и ночь. Неожиданно Набо поднялся на постели и, указывая пальцем в потолок, заявил, что там скачут лошади и не дают ему спать. Температура постепенно спала, речь стала более-менее связной, и он говорил, говорил, пока в рот ему не сунули платок. Но и через кляп он пел и что-то шептал лошади, дышавшей, как ему казалось, в ухо, будто она пыталась принюхаться. Когда платок вытащили, чтобы дать ему поесть, Набо отвернулся к стене и заснул. Очнулся он уже не в постели, а посреди комнаты, привязанным к столбу. И, привязанный, он снова запел.

Набо наконец узнал мужчину, который обращался к нему, и сказал:

– Я видел вас раньше.

Тот отозвался:

– На площади меня видели каждый субботний вечер.

– Да, правильно, на площади. Но там мне казалось, что вы меня не замечаете.

– А я и не замечал тебя. Но потом, когда перестал выходить на площадь, почувствовал, что по субботам мне не хватает чьего-то взгляда.

И Набо сказал:

– Однажды вы не вернулись, а я еще приходил на площадь три или четыре раза.

Мужчина все так же похлопывал себя по ляжкам и, видимо, не думал уходить.

– К сожалению, – произнес он, – я уже не мог там появляться. Хотя, пожалуй, это единственное, что стоило бы делать.

Набо попытался подняться и потряс головой, чтобы не упустить смысла сказанного, но снова уснул. С ним часто это случалось с тех пор, как его лягнула лошадь. Но где-то совсем близко звучал тихий настойчивый голос: «Набо, мы ждем тебя. Сколько же можно спать, ты так все проспишь».

Четыре недели спустя, после того как негр не появился в оркестре, Набо решил расчесать хвост одной из лошадей. Прежде он ни разу не расчесывал им хвосты, лишь скреб бока, напевая. Но в среду, когда сходил на рынок и увидел там отменный гребень, понял: «Он именно для того, чтобы расчесывать лошадям хвосты». Вот тогда и лягнула его лошадь, сделав дурачком на всю жизнь, десять или пятнадцать лет назад. Кто-то в доме сказал:

– Конечно, лучше было бы ему умереть, чем потерять рассудок и не иметь будущего.

Мы заперли его в комнате, и туда больше никто не входил. Мы были уверены, что он там, девочка ни разу не заводила граммофон. И вообще, интерес ко всему этому пропал. Уверившись в том, что подкова навеки очертила круг, за который не сможет выбраться его несчастный сдвинувшийся рассудок, мы заперли его, как запирают лошадь. Заточили в четырех стенах. Не решаясь просто убить его каким-либо способом, мы молчаливо порешили на том, что он и так скончается, от муки одиночества. Четырнадцать лет прошло с тех пор, и однажды подросшие дети выказали желание посмотреть на него. И отперли дверь.

Набо вновь посмотрел на мужчину.

– Меня лягнула лошадь, – сказал он.

Мужчина произнес:

– Ты сто лет твердишь одно и то же, а между тем мы ждем тебя в хоре.

Набо тряхнул головой и погрузил лоб в сено, силясь что-либо вспомнить.

– Я расчесывал лошади хвост, когда это произошло.

Мужчина не стал спорить, но сказал:

– Все дело в том, что нам бы действительно очень хотелось видеть тебя в хоре.

– Значит, выходит, напрасно я купил тогда гребень.

– Ты все равно не убежал бы от судьбы. Мы поняли, что ты увидишь гребень и пожелаешь расчесать лошадям хвосты.

– Но я же никогда не вставал позади лошади.

Мужчина, по-прежнему тихо, успокаивающе промолвил:

– А на сей раз встал, и лошадь тебя лягнула. И случай нам не представился.

Этот бессмысленный беспощадный разговор продолжался, пока кто-то в доме не заметил:

– Пятнадцать лет эту дверь не открывали.