Море, море

Я спросил, который час, достал из кармана часы и поставил по часам Лиззи. Она сказала, что им пора ехать, и я проводил их до машины. Лиззи уже изготовилась к объятиям, но я потрепал ее по плечу и отворил дверцу. Гилберту, кажется, хотелось меня поцеловать. Я помахал им вслед, словно в их лице что-то кончилось. Потом пошел по улице, в сторону церкви и дороги, отходящей вверх, к коттеджам. Уже у самого поворота кто-то сзади тронул меня за плечо, и я в испуге обернулся. Сначала женщина показалась мне незнакомой, потом я узнал владелицу лавки. Она бежала за мной, чтобы сообщить, что в продаже у нее есть наконец свежие абрикосы.

Я стал подниматься в гору и сразу почувствовал усталость и одышку. Может быть, следовало еще денек отдохнуть после болезни. Может быть, не следовало пить так много сидра. Может быть, Лиззи и Гилберт растворили мои силы в своей жизнерадостности, своей способности изменить мир и выжить. Они увезли с собой какую-то часть меня и теперь используют ее для своих надобностей. Может быть, мне следовало радоваться, что кто-то способен употребить меня в пищу.

Я чувствовал, что не готов и не одет, но не мог противиться неизбежному. Эту встречу ничто не заставит меня отложить, не заставит вымаливать новых возможностей. Страшная тяжесть давила мне плечи. Однако что именно предпринять, я не знал. У меня не было ни тупого орудия, ни такси. Но я достиг той точки, до которой никогда еще не доходил, – блаженной точки предельной решимости.

Тяжело дыша, я шел в гору и глядел на палисадники, на цветы, на калитки. Заметил, что каждый дом чем-то отличается от других. Вот у того – в парадной двери овальное окно цветного стекла, у другого – крылечко с геранью, у третьего – окошки в мансарде. Вот и голубая калитка Ниблетса с ее никчемно замысловатой задвижкой.

В парадной спальне занавески почему-то были задернуты, но неплотно. Я позвонил. Звонок прозвучал необычно. Скоро ли до меня дошло, что в доме никого нет? Во всяком случае, еще до того, как я заглянул в спальню в щель между занавесками и увидел, что вся мебель вынесена.

Я вернулся к парадной двери и зачем-то позвонил еще несколько раз, прислушиваясь, как эхо отдается в покинутом доме.

– Извините, пожалуйста, вы к кому, к мистеру и миссис Фич?

– Да, – ответил я женщине в переднике, перегнувшейся через забор из соседнего палисадника.

– А они уехали, эмигрировали в Австралию, – сообщила она мне с гордостью.

– Я знал, что они уезжают, думал, может быть, еще застану.

– А дом они продали. И собачку с собой взяли, ее, конечно, сперва отправят в карантин.

– Они когда уехали?

Она назвала число. Очень скоро после того, как я у них побывал. Значит, они солгали насчет срока отъезда.

– Я получила открытку, – сказала та гордая женщина. – Нынче утром пришла. Желаете посмотреть?

Она, оказывается, захватила ее с собой, чтобы показать мне.

На открытке я увидел сиднейский оперный театр. На обороте рукою Хартли было написано: «Только что прибыли. Такого красивого города, как Сидней, я еще не видела, здесь так хорошо». Подписались оба, и Хартли, и Бен.

– Прелестная открытка, – сказал я, возвращая ее по принадлежности.

– Да, что и говорить, но, по мне, Англия не хуже. Вы им родственник?

– Двоюродный брат.

– То-то я смотрю, вы немножко похожи на миссис Фич.

– Жаль, что я их не застал.

– Адрес свой они, к сожалению, не сообщили, знаете, как оно бывает, уехали люди – и все.

– Ну, большое вам спасибо.

– Они, наверно, вам напишут.

– Наверно. Будьте здоровы.

Она ушла к себе, а я вернулся на дорожку. Розы уже выглядели запущенными, многие увяли. Мое внимание привлек камень, полузасыпанный землей, и я подобрал его. Это был тот пятнистый розовый камень с белыми полосками, который я подарил Хартли, а потом, в тот ужасный день, привез ей в полиэтиленовом мешочке. Я сунул его в карман.

Я обошел дом и с бетонной террасы заглянул в широкое окно гостиной. Здесь тоже занавески были не сняты и небрежно задернуты, но между ними видна была пустая комната. Дверь в прихожую стояла открытой, я увидел внутреннюю сторону парадной двери и темный квадрат на обоях, там, где раньше висел рыцарь. Меня охватило сумасшедшее желание проникнуть в дом. Может быть, Хартли оставила мне записку или хоть какой-нибудь условный след своего присутствия.

Задняя дверь и окна гостиной оказались крепко заперты, но одно из окон кухни слегка подалось. Я принес из-под навеса в саду деревянный ящик (единственное, что там осталось) и влез на него, как Титус в детстве, когда хотел заглянуть в дырку в заборе. «Я ведь влезал на ящик? Да, на ящик». Я вцепился в раму и подсунул под нее палец. Окно отворилось – шпингалет еле держал его, – и я занес ногу на подоконник. В следующую секунду я, задыхаясь от волнения, уже стоял в кухне. По дому кралась зловещая тишина.