Море смерти, берег любви

Чуть сбросив газ, Савоськин вывернул рулевое колесо – справа от фуры еще оставался узкий коридорчик, метра три, в самый раз, чтобы проскочить. Но его «семёрка», не меняя направления движения, неслась прямо на крупную синюю надпись «BERNARD & С^О». Эдик безостановочно крутил руль, но автомобиль летел прямо в белый борт грузовика. Рука надавила на сигнал.

«Конец!» – мелькнула мысль за долю секунды до столкновения. Пронзительный вой сирены. Автомобиль врезался точно в пролёт между колёсами грузовика и затих. Крыша машины собралась гармошкой, разбитая голова Эдика Савоськина упала на руль. Раскрытые глаза неподвижно смотрели в одну точку. В них белым зрачком застыла полная яркая луна.

Глава шестая

Я проснулся рано утром и лежал, глядя в потолок. Кэтрин ушла, как только рассвело, – вызвала по телефону такси и уехала. «Мне еще статью писать», – улыбнулась она в ответ на упрашивания, чмокнула в щеку, оделась и вышла. Я так и не спросил у нее то, что намеревался спросить…

Как только она вошла в квартиру, Норд, такой недоверчивый и строгий с незнакомыми людьми, кинулся к ней и облизал всё лицо огромным розовым языком. Я смотрел на него с удивлением: он, солидный, в возрасте пёс, совершенно потерял свое собачье достоинство и вел себя как последняя болонка.

– Он узнал меня, Сержи, – смеялась Кэтрин. – Норд узнал меня!

Ее тонкие руки тонули в густой собачьей шерсти. Они ласково теребили пса, тянули его за уши, пухлые губы целовали черную кнопку носа и шептали какие-то нежные английские глупости: «Му darling, my dear puppy, my small silly puppy, kiss your mummy…» А Норд, позабыв о своем выдержанном, нордическом характере, позволял ей проделывать всё это и только утомлённо махал хвостом.

Надо ли говорить о том, как я ему завидовал!

– Ты, наверное, часто бывала у Абалкина, – вынужден был сказать я, наблюдая за подобной идиллией.

На мой суровый мужской вкус, не склонный к сантиментам, сцена нежности несколько затянулась. Я тоже требовал внимания! Конечно, у меня нет такой густой длинной шерсти, как у Норда, но в остальном я очень неплох.

– О да! – ответила она и замолчала.

Мы болтали с ней о тех малозначительных пустяках, которые зачастую кажутся важными. Норд лежал у ног Кэтрин и преданно буравил ее своими бархатными глазами, трепетно следя за каждым ее движением.

Мне нравилось слушать ее. Я улыбался, смотря на нее со странной, ранее незнакомой нежностью. Она так мило произносила слова, едва заметно коверкая их, подчас так странно строила предложения – русский язык в ее устах звучал какой-то неземной, необыкновенной музыкой, романтичной и сладкой.

Она неохотно, уступая моему любопытству, рассказала о себе. Я узнал про ее предыдущую жизнь вкратце, пунктиром: училась в университете, потом работала в газете, ездила по всему свету с репортёрскими заданиями, была в Мексике, в Африке, в Индии и в Японии.

– Мои предки из Японии, – сказала она.

Я не удивился этому, в ее облике сквозило что-то восточное: цвет и разрез глаз вполне европейские, как и черты лица, но уголки век совсем чуть-чуть поднимаются к вискам, как крылья бабочки, и волосы как у японок с картин Хокусаи: черные, гладкие, блестящие. Я вспомнил рисунки из сборника «Эротическое искусство Востока» и чуть было не покраснел от своих мыслей.

– Мой отец наполовину японец, – пояснила Кэтрин. – Он и мама погибли в автокатастрофе.

– Значит, у тебя нет никого из близких в Америке? – участливо спросил я.

– У меня в Америке есть друзья, у меня есть дом, у меня есть работа. Я счастлива.

– А любимый человек у тебя есть в Америке? – бестактно спросил я и тут же одернул себя – куда лезешь, дурак.

Но Кэтрин спокойно ответила, как будто речь шла о том, есть ли, например, у нее дома кошка:

– Нет, сейчас я не имею бойфренда. Это место не занято.

Ее слова я истолковал как приглашение к действию…

До глубокой ночи я рассказывал ей о своих путешествиях, о своих друзьях и о нашей Шестой бригаде, с детской хвастливостью упоминая о том, что был ее последним фюрером. Она улыбалась, когда я описывал наши приключения, полночные гонки на мотоциклах, возню с трофейным оружием и самопальными мундирами «от Ленки Божко». Она восторженно блестела глазами, когда я живописал все фазы борьбы с бандой Касьяна, и согласно кивала, когда я втолковывал ей, что никакого антикоммунистического пафоса в нашей бригаде и сроду не водилось – так просто хотелось повыпендриваться перед сверстниками, пощеголять красивой формой, попугать оружием. В самом деле, ведь не красноармейцами же нам представляться – и так нам усердно и в школе, и дома вдалбливали в головы, что мы, юные ленинцы, продолжатели их дел. К тому же почти всем шла строгая черная форма, перехваченная на талии портупеей, галифе, высокие сапоги – даже увалень Савоськин казался в ней похожим на человека.

– Савоськин? – переспрашивала Кэтрин, сосредоточенно морща лоб.

– Ну, такой высокий, плотный, – описывал я Эдика, – он еще стоял через пару человек слева от тебя…

– Не помню. – Она недоуменно пожимала плечами и продолжала внимательно слушать меня.