Море спокойствия

Я взял на работе больничный, потом повалялся на диване, наслаждаясь нечаянной свободой. Мой кот Марвин грузно запрыгнул мне на грудь, вытянул лапы и завалился спать, урча во сне. Передо мной сверкала россыпь праздных, многообещающих вечерних часов. Я стащил с себя Марвина, принял душ, прилично оделся, зашел в булочную и купил четыре кекса «Красный бархат», надеясь, что Зоя все еще обожает их. К семи вечера на дальнем конце купола в оранжево-розовых лучах садилось солнце. Я прожил в Колонии‑1 всего год, так что подсветка купола все еще воспринималась мной как театральная декорация. Достаточно ли будет кексов? Может, прикупить цветов? Я взял букет неброских желтых растений и к семи часам стоял у ворот Института Времени. Для сканирования радужки я снял темные очки и неуклюже продержал их в руке на протяжении шести сканирований, когда нашел Зою, которая ходила взад-вперед по своему кабинету. Она не выглядела как женщина, отмечающая день рождения. Зоя рассеянно взяла цветы, и по тому, как она положила их на стол, я понял, что она забыла про букет, как только выпустила его из рук. Мне подумалось, а вдруг она с кем-то рассталась, но личная жизнь Зои всегда была запретной темой.

– O, спасибо, – сказала она, когда я протянул ей кекс. – Я совсем позабыла про еду.

– Ты чем-то взволнована.

– Могу я кое-что тебе показать?

– Само собой.

Она прикоснулась к незаметному пульту управления в стене, и появилась видеокартинка на полкомнаты. Человек на сцене стоял в окружении громоздкой старинной аппаратуры и непостижимых инструментов. У него над головой в приглушенном свете висел старомодный экран – плавающий белый прямоугольник. Мне показалось, что мы наблюдаем весьма стародавнюю сцену.

– Подруга прислала, – сказала Зоя. – Работает в отделе истории искусств.

– Кто в кадре?

– Пол Джеймс Смит. Композитор и видеохудожник из двадцать первого века.

Она нажала кнопку «пуск», и комнату заполнила бесформенная, отрывистая музыка трехсотлетней давности. Стиль «эмбиент», предположил я, не будучи знатоком музыки, но сочинение этого субъекта слегка меня раздражало.

– Ладно, – сказала она, – а теперь обрати внимание на белый экран у него над головой.

– На что смотреть? Там пусто.

– Смотри.

Экран ожил. Съемка велась в лесу, на Земле. Кадр немного подрагивал. Оператор шагал по лесной тропинке к огромному дереву с пышной кроной, этот вид земных растений в колонии не культивировали. Музыка прервалась, и человек взглянул вверх, на экран. Экран померк. Послышалась странная какофония – звуки скрипки, неразборчивый гомон толпы, шипение гидравлики взлетающего воздушного судна. Затем все смолкло. Снова возник лес. На мгновение картинка вызвала головокружение, словно оператор забыл про камеру в руке. Лес исчез, но музыка продолжалась.

– Слушай внимательно, – велела Зоя. – Послушай, как изменилась музыка. Ты слышишь, что мелодия скрипки на видео та же, что в музыке Смита? Тот же мотив, та же фраза из пяти нот?

Хоть и не сразу, но я расслышал.

– Да. Почему это так важно?

– Потому что это значит… эта странность, этот сбой, называй, как хочешь, был частью сочинения. Это не техническая накладка. – Она выключила запись. У нее был озабоченный вид, причину которого я понять не мог. – Композиция продолжается, – сказала она, – но дальше неинтересно.

– Ты позвала меня, чтобы это показать, – уточнил я на всякий случай.

– Мне нужно посоветоваться с тем, кому я доверяю. – Она взяла свой мобильник, и я услышал звоночек входящего документа на моем устройстве.

Она прислала мне книгу Оливии Ллевеллин – «Мариенбад».

– Мамин любимый роман, – сказал я, представив, как она читает на веранде в сумерках.

– Ты читал ее, Гаспери?

– Из меня неважный книгочей.

– Прочитай выделенный отрывок и скажи, ты ничего не замечаешь?

От чтения незнакомой книги с середины стало не по себе. Я начал за несколько абзацев до выделенного отрывка:

Мы знали, чтó грядет.

Мы знали, чтó грядет, и готовились или, по крайней мере, говорили так нашим детям – и самим себе – в последующие десятилетия.

Мы знали, чтó грядет, но нам не очень в это верилось, поэтому мы готовились спустя рукава, не усердствуя…

– На что нам целая полка рыбных консервов? – спросил Уиллис своего мужа, который сказал что-то обтекаемое насчет приготовлений к чрезвычайным ситуациям…

…Из-за первобытного, безотчетного ужаса, слишком постыдного, чтобы произнести вслух: если назовешь по имени нечто, вызывающее страх, может ли это нечто обратить на тебя внимание? В этом трудно признаться, но в первые недели мы уклончиво говорили о наших опасениях, поскольку слово «пандемия» могло навлечь на нас.