Я моргаю, пытаясь получше рассмотреть его в темноте. Слава богу, я все еще могу разглядеть его красоту.
— Клянусь, если твой брат объявится, и ты оставишь меня привязанной к этому столу, я сделаю с тобой что-нибудь очень плохое. — Мое тело пробирает дрожь. Я не замерзла, а до смерти боюсь того, что он собирается делать дальше. — Не знаю, что, но тебе будет плохо.
Линкольн хмыкает, как будто ему смешно. Опускает руку под стол, а затем поднимает ее, зажав что-то блестящее между большим и указательным пальцами. Я щурюсь, пытаясь разглядеть, что именно он держит. Его челюсть сжата, он выглядит диким и опасным.
— Как ты относишься к пирсингу?
— Что? — Сглатываю и нервно смеюсь. Я жажду большего, но какова цена? Допустим, он прокалывает мой клитор, и я подхватываю инфекцию? И это слишком больно, мне это не нужно. Не-а. Поднимаю голову и облизываю пересохшие губы.
— Я не хочу этого. Я передумала. Мне не нужно, чтобы мной обладали. — Пытаюсь пошевелить руками, но ничего не получается. Черт, он крепко завязал их. Веревка впивается в мою кожу, обжигая. — Развяжи меня.
Линкольн хмурится, челюсть напряжена, зубы сжаты.
— Не морочь мне голову, — рычит он, опуская крючок и погружая в меня палец. Положив одну руку на стол рядом с моим бедром, он держит правую руку между моими ногами. — Тот факт, что я могу себя контролировать — единственное, что защищает тебя.
Защищает меня? Что, черт возьми, у этого парня на уме? Я серьезно. Посмотрите на него. Мне бежать? Может быть, вам следует вызвать полицию для меня, просто чтобы ваша совесть была чиста.
И затем Линкольн задает, пожалуй, самый опасный вопрос:
— Хочешь знать, какую власть ты имеешь надо мной?
К моему горлу подступает ком.
— Наверное, нет, — отвечаю, задыхаясь, мои глаза практически закатываются, когда он сгибает палец.
Его взгляд жесткий, он замечает каждую мою реакцию. Его дыхание учащается, как будто находиться так близко рядом со мной доставляет ему физическую боль. Не зная, что еще делать, я поднимаю голову и целую его, втягивая в рот его нижнюю губу. Его язык скользит между моими зубами.
— Трахни меня, — умоляю я, желая, чтобы он был внутри меня. — Все, что пожелаешь, только трахни меня.
Линкольн отстраняется, ухмыляясь.
— Все?
— Не протыкай меня крючком. Мне нельзя подхватить инфекцию.
Какая-то эмоция появляется в его взгляде, но затем так же быстро исчезает.
— Сказать такому человеку, как я, что он может получить все, что желает — опасное предложение.
— Я знаю.
— И твое предложение все еще в силе?
Смеюсь, не сводя с него глаз.
— Я в буквальном смысле на столе
Линкольн убирает пальцы, но его рука остается между моими ногами. А затем я чувствую его там, его кончик скользит туда-сюда по моему клитору. Всего на дюйм, но я вздыхаю с облегчением, дергая веревку.
— Ты тугая, — ворчит он, толкаясь в меня до упора.
Я не в силах сдержать стон, сорвавшийся с губ.
— Означает ли это, что никто другой не был внутри тебя после меня?
Киваю.
— Продолжай в том же духе. — Слышу улыбку в его голосе, но не смотрю на него. Я слишком занята, пялясь на то, как его член входит и выходит из меня.
Линкольн снова рычит, безмолвный греховный гул вырывается из глубины его груди. Он медленно скользит пальцами по ложбинке между моими грудями, по моей груди и к моим губам. Он держит их там в течение секунды, а затем убирает.
— Слижи свои соки.
— Не отказывай мне, — добавляет Линкольн, в его грубом голосе звучит мольба.
Я закрываю глаза, сжимая бедра вокруг его талии, пока он трахает меня.
— Лизать киску — это не моя тема, — говорю я, отчасти поддразнивая.
Когда я отказываюсь сосать его пальцы, он делает глубокий вдох и хватает меня за подбородок другой рукой, в его тоне внезапно появляется резкость.
— Что я говорил?
— Бл*дь, хорошо. — Я открываю рот и посасываю его длинные пальцы.
Его пристальное внимание приковано к моим губам. Он облизывает нижнюю губу и, понизив голос, говорит:
— Ты сводишь меня с ума
Как будто эти слова вырвались неосознанно. Его широкая грудь вздымается, загорелые руки дрожат, когда он возвышается надо мной.
Он вынимает пальцы из моего рта, но не сводит с меня глаз, его взгляд внезапно становится серьезным. Прерывисто дышу, запоминаю каждую его мельчайшую деталь. Ставлю стопы на стол, качая бедрами, чтобы принять его глубже.
Линкольн стонет, прижимаясь своим лбом к моему, и, упираясь руками о край стола, толкается в меня. Высовывает язык и проводит им по моим губам. Я целую его в ответ, наши губы соприкасаются, языки следуют нашей потребности друг в друге. Что это? Нужда?
Он входит в меня и выходит, жар распространяется по всему моему телу.
— Не кончай, пока я не скажу, — приказывает он, замечая, как мои стеночки сжимаются вокруг него. Каждый мускул в его теле напряжен, грудь дрожит.