Море света (ЛП)

Я встаю, молча одеваюсь, он делает то же самое. Когда мы становимся друг перед другом, я задаюсь вопросом «Что будет дальше?» Это та часть, когда он говорит «Увидимся», хотя на самом деле имеет в виду: «Что ты от меня хочешь?»

Линкольн нежно касается места укуса, проводя по нему огрубевшими подушечками пальцев. Мое сердце трепещет, тело наслаждается его теплыми прикосновениями, ожидая слов, которые не произнесут его губы. Это продолжается до тех пор, пока он не прищуривается и не склоняет голову набок.

— Больно?

С тревогой наблюдаю за его реакцией и не могу ее расшифровать.

— Рана онемела.

Линкольн убирает руку, которой касался меня в карман джинсов. Приоткрывает губы, выдыхая. С трудом сглотнув, проводит рукой по волосам, а затем обхватывает затылок. Я смотрю на мускулы на его предплечьях и на шрам, который тянется от запястья до локтя. Он глубокий и неровный.

— Что случилось?

Его брови хмурятся в темноте, на лице отражается растерянность и смятение.

— Хм?

Прикасаюсь к толстому шраму, провожу по нему пальцами и думаю о своем.

— Бэар задел меня крюком багора.

Я знаю, что такое багор. Это очень длинный шест с крюком на конце, которым рыбаки протыкают рыбу и затаскивают ее в лодку. Я не могу представить, чтобы меня ударили таким.

— Охренеть.

— Ага. — Линкольн фыркает, как бы говоря: «Да, нелегко быть мной». — Наложили семьдесят два шва, чтобы зашить рану.

— Ого. — Семьдесят два. Хм. Такое же количество дней я провела в больнице после пересадки сердца.

Тишина окутывает нас. Он пристально сморит на меня. Как будто не может расшифровать, о чем я думаю. Хотела бы я прочитать его мысли. Прочистив горло, Линкольн снова склоняет голову, глядя вдаль в темноту.

— Я… должен быть в одном месте. Я провожу тебя.

— Хорошо. — Киваю и следую за ним, спускаясь с лодки. Мы идем молча, и я, наконец, интересуюсь: — Почему ты не спросил о моем шраме? — А затем быстро добавляю: — Обычно это первый вопрос, который задают, когда его видят.

Мы сходим с причала, он наклоняется ближе ко мне и бормочет, пробиваясь сквозь туман, как и мой разум:

— Думал, ты расскажешь мне, если захочешь, чтобы я узнал.

Его слова проникают в мое сердце, и я ловлю себя на том, что жажду разговора с ним.

Вы улавливаете неуверенность в его голосе? То, что его слова несут больше смысла, чем он хочет? Засовываю руки в карманы куртки.

Линкольн игриво толкает меня своим плечом, тепло его тела пронизывает меня, а его губы изгибаются в едва заметной усмешке.

— Тебя кто-то укусил?

Смотрю на него, украдкой бросая взгляды, замечая его веселую сторону, о существовании которой я даже не подозревала. И я не знаю почему, но его слова кажутся мне такими смешными или, может быть, приступ хихиканья вызывает у меня тот факт, что он шутит надо мной. Линкольн останавливается и наблюдает за мной с искренней улыбкой на лице, его плечи трясутся от безудержного смеха. Именно в этот момент — вы тоже это видите — он дарит мне первую настоящую улыбку. И она чертовски яркая, и я не понимаю, почему не видела ее до сих пор.

Мое сердце болит за всех женщин, которые когда-либо любили этого мужчину или были одержимы этим равнодушным любовником. Он в моей крови, в венах, с каждой улыбкой медленно пробирается к моему сердцу.

Линкольн оставляет меня в четыре часа утра, со смехом на губах и воспоминаниями о нем между моих ног.

ГЛАВА 18

Обработчик рыбы — человек, который занимается первичной обработкой рыбы. Термин широко используется на перерабатывающих плавучих предприятиях и прибережных заводах. Рабочие потрошат, чистят и сортируют рыбу.

Стою на краю пирса, чайки кричат над головой, окружив судна на пристани. Уставился на волны подо мной. Думаю об Афине. Неизменно. Богиня мудрости и войны. Мне становится смешно, когда я вспоминаю, что в детстве она была моим единственным голосом разума, в то время я думал, что мир мне чем-то обязан. Даже сейчас, возле воды, я чувствую ее любовь. Невесомую. Глубокую. И я ненавижу то, что не могу вспомнить, как звучал ее смех.

Но я помню те ощущения, когда лежал на холодном полу в больнице. Помню, как сидел рядом с Афиной, и весь мой мир рушился. Но она уже ушла. Я смотрел на кардиомонитор и на остальные аппараты, которые удерживали ее в живых. Безжизненную. Она не приходила в себя, но потом той ночью кто-то прошептал слова: «Можешь отпустить». По сей день я не знаю, кто их произнес. Потому что это была не Афина. Тем не менее, я поднялся с пола и всего себя отдал маленькому мальчику, который нуждался во мне.

Чем я теперь занимаюсь? Застрял между безжалостной потребностью в Джорни и настойчивым желанием быть тем отцом, в котором нуждается Атлас.

Вздохнув, отгоняю эти мысли и отхожу от края. Причал качается, мужчина с трубкой в руке наблюдает за мной издалека, дым клубится между его губ.