Море света

Линкольн проводит рукой по моим волосам, его большой палец касается моей щеки.

— Почему тебе понадобилась пересадка сердца?

И тут я понимаю, что никогда не рассказывала ему об этом.

— Я… — Замолкаю и делаю вдох. Я мало кому рассказывала. Обычно я останавливаюсь на том факте, что мне сделали операцию, и не распространяюсь о событиях, которые привели к ней. — Мне было восемь лет. Я обратилась к врачу из-за боли в груди, и мне сказали, что у меня кардиомиопатия. Это заболевание сердечной мышцы, при котором она утолщается и не может перекачивать кровь к остальным частям тела. Помню, что мои руки и ноги всегда были ледяными. — Я смеюсь, вспоминая, как всегда прижимала свои холодные пальцы к ногам отца, и он щекотал меня, пока я не согревалась. — В то время мы всегда шутили, что я мерзлячка. Это была просто шутка. Мы не знали, что это признак того, что я умираю.

Поднимаю взгляд на Линкольна. Он наблюдает за мной, его ладонь все еще лежит на моей щеке. Накручивая на палец прядь моих волос, он растягивает губы в улыбке.

— Ты довольно дерзкая, когда хочешь.

Подперев рукой подбородок, я улыбаюсь.

— Через две недели после смерти родителей у меня случилась острая сердечная недостаточность, и с тех пор я была подключена к аппарату вспомогательного кровообращения, пока мне не доставили сердце. Мне было тринадцать, а сердце я получила в семнадцать. Врачи сказали, что без него я бы не протянула и недели.

Линкольн молчит, да я и не жду другого. Никто не знает, что сказать. И что он может сказать в его случае? Я рад, что моя жена умерла ради тебя? У нас дерьмовая ситуация.

Я не осознаю, но все мое тело дрожит, дыхание прерывистое. Я понятия не имела, что будет так трудно рассказать ему все, но думаю, что, возможно, ему так же тяжело это слышать.

Его грудь расширяется от вздоха, и он моргает, его глаза блестят. На челюсти заходили желваки, когда он поднимает руку к волосам. Я замечаю шрам, идущий вдоль его предплечья.

Поднимаю руку и провожу пальцами по гладкой коже, покрытой пузырьками, восхищаясь безмятежностью, озаряющей его лицо.

— После трансплантации я провела в больнице семьдесят два дня.

— Похоже, все сходится, — произносит Линкольн тихим, задумчивым тоном, пронизанным печалью.

— Мне жаль, что я выбросила кольцо в океан, — говорю ему, мне интересно, что он ответит. Я не собиралась вспоминать об этом, но теперь, узнав о его прошлом, чувствую, что должна это сделать, и эти слова как-то само собой вырвались.

Выражение его лица меняется, а уголки губ опускаются.

— Ты не знала.

— Почему оно было у Деверо?

Я ничего не знала об их связи, но предположила, что, поскольку Деверо работал в Службе по охране рыбных ресурсов и дикой природы, они общались.

Тяжело вздохнув, Линкольн подносит руку к подбородку, затем к волосам.

— У нас возникли проблемы с некоторыми штрафами, и я дал ему кольцо, чтобы он повременил с их выпиской. Он мутный тип.

— Я понимаю, что не знала, что оно твое, но теперь, когда мне известно, что случилось с твоей женой, я чувствую себя сволочью.

Он громко смеется, вопросительно приподняв брови.

— Ты чувствуешь себя сволочью?

Я подмигиваю ему, слегка поворачивая голову, которая все еще лежит у него на груди.

— Перемирие?

Линкольн вновь касается рукой моей щеки.

— Дорогая, в этом вопросе мы даже близко не достигли согласия.

Он ловит мой взгляд, и кажется, что мое сердце безвольно падает на землю к его ногам.

Я не знаю, куда нас это приведет, но пока я держусь за этот идеальный образ мира, который у нас есть.

ГЛАВА 39

Подхват лески — размещение руки на леске, вылетающей из катушки во время заброса, для того, чтобы замедлить заброс или проконтролировать его дальность.

Сегодня утром я поймал себя на том, что улыбаюсь. Еще до восхода солнца, до пения птиц и запаха свежезаваренного кофе. Улыбка появилась от мысли о Джорни, которая рядом со мной, и погасла также из-за нее.

Я оставляю ее спящей в моей постели и застаю Атласа с Бэаром на кухне, готовящих блины. После завтрака, пока Джорни принимает душ, мы с Атласом берем Кохо на прогулку по пляжу.

— Ты же знаешь, что я не хочу тебя оставлять? — спрашиваю я, пытаясь завязать разговор о том, что оставляю его с отцом на пару месяцев, пока буду на Аляске.

Сын хмурится, в его голосе звучит мольба, даже если он пытается быть сильным:

— Почему ты должен уезжать?

Мы останавливаемся, и я опускаюсь перед ним на колени, держа его руки в своих.

— Мне нужно заработать немного денег для нас, приятель. Чтобы мы могли остаться здесь.

Его взгляд скользит поверх моего плеча туда, где Кохо носится по волнам прибоя.

— Мне не нужны деньги. Я хочу тебя, папочка.

Эти слова ломают меня. Полностью.

И тут я вспоминаю о том, что сказал Афине. Я позабочусь о нашем сыне.