Море вверху, солнце внизу

Мэри помнила, как однажды вечером она уходила по делам и вернулась, а он растянулся на кушетке и храпел. Отчаянный храп, прерываемый внезапной остановкой дыхания с дрожанием верхней губы и ноздрей. Она подошла, намереваясь стереть ладонью несколько капелек пота с его брови, когда заметила ермолку, венчавшую его лысую голову. Маленький круглый кусочек материи, украшенный сине-голубым калейдоскопическим узором, с желтой звездой Давида в центре. Ей стало интересно в тот миг, что за человек лежит перед ней. По телевизору шел выпуск «Семейной вражды» без звука, раскрасивший лицо мужа причудливыми волнами света и заполнивший тенями пещеру его рта. Они оба верили в Бога, но никогда не придерживались всех ритуалов. Начиная с того вечера, Рэнд всегда надевал ермолку, а однажды вернулся с барахолки вместе с потрепанным и изодранным томиком Торы. Он мог часами носить его, прижав согнутой рукой. Мэри никогда не спрашивала зачем. Хотя она задавалась вопросом, откуда возникла такая одержимость иудаизмом, это же похоже на шутку, верно? Но Рэнд никогда не был замечен в розыгрышах. Она понимала, что это как-то связано со страхом смерти, но почему иудаизм? Она никогда не видела его за чтением Торы, и сомневалась, что он вообще ее читал. Казалось, книга для него скорее талисман, как четырехлистный клевер или кроличья лапка, а не руководство к действию. Когда он прижимал ее к груди во время сна, Мэри не могла избавиться от чувства, что ее променяли на двухсотлетний фолиант, потому что в те редкие моменты, когда они обнимались, свернувшись калачиком, именно он говорил: «Я в безопасности». А потом он стал обнимать Тору, используя ее в качестве пресс-папье для собственного тела. Она вспоминала, хотя, казалось, прошла вечность, времена, когда Рэнд без страха смотрел миру в глаза. В противостоянии с ее родителями, когда они ставили ему палки в колеса, или давая под зад неуправляемым жильцам. Мысль построить дом практически в одиночку доказывала ей, что он на это способен. Но в старости она стала больше бояться мира, чем раньше. А если у ее защитника меньше надежды, чем у нее, о чем это говорит? Когда он начал вести себя как капризный ребенок, иногда поджимая губы во время молитвы за завтраком, или отказываясь принимать душ, если она будет стоять за дверью и слушать, вдруг он упадет — на самом деле он не впускал ее в ванну, чтобы она не увидела его состарившееся тело, — или начал говорить, что тот свет был даром, а всё вокруг проклятьем, вот тогда она поняла, что кто-то скоро умрет. И не вместе, а по отдельности.

— Но почему, — пробормотала она сама себе, уставившись на молоток, зацепленный за расщепленный край доски.

Отрицание стало воздухом, которым она дышала. Всё, что было раньше, даже детство в Луизиане, родители и их религиозный фанатизм, постоянные возрождения — сколько им было нужно возрождений? — всё казалось нереальным, словно происходит с кем-то другим, и она смутно вспоминает чей-то рассказ. Чей-то сон через сомнительные совпадения. Этого никогда не случится, если вообще когда-либо происходило. Ее мозг — это бастион прошлого, но какие усилия она ни прилагала, попасть туда не могла, более того, казалось, что, чем больше она пытается, тем меньше и меньше помнит, словно напилась воды из Леты.

Мэри заметила, что слеза вознамерилась пересечь пространство ее щеки, соленая капля жидкости на засушливых просторах. О, она не сможет этого сделать. Несмотря на грязь и пыль, она не могла прикоснуться к одной вещи в этой комнате. У дальней стены стояла мраморная рама с полкой и каминной аркой сверху. Здесь они планировали устроить гостиную. Рэнд говорил о своей работе, словно она близится к завершению. Он так хотел, чтобы их уже взрослый сын с семьей приехал на зимние праздники и они собрались у камина, пусть даже погода не имеет ничего общего с холодом и снегом. Но такова была идея, ее суть тепло и родственные узы, единение и любовь. Эти концепции были им так необходимы, они жили ими, но, когда отношения состарились вместе с телами, оба стали ощущать острое чувство голода. В начале отношений Мэри и Рэнд, как и все пары, были любовниками. Но со временем жизненный уклад превратил их в компаньонов — людей, принимающих друг друга как отвлекающее средство от одиночества.