Море вверху, солнце внизу

Слеза скатилась на край челюсти и застыла. Она не стерла ее. Пусть маленькое, но все же свидетельство ее глубочайшей печали, а там, откуда она появилась, было еще больше. Мэри вошла в незавершенную комнату. Пол простирался замерзшим прудом у нее под ногами. От комнаты, ее голых стен создавалось впечатление, что она оказалась под землей, в подвале, что пытался сдержать давление грунта. Она старалась не обращать внимания на ощущение неотвратимого разрушения. В воздухе до сих пор висел щекочущий запах опилок. Он сразу же вызвал у нее в голове стук молотка, пение пилы, проклятия, отхаркиваемые Рэндом, когда что-то шло не так, или его молчаливый восторг, когда муж, заканчивая работу, потирал доски шершавой рукой. Его руки были сделаны из сучковатого дуба, они говорили о его годах, но и о труде, и Мэри гордилась ими, как и Рэнд. Она брала его ладонь и терлась о нее щекой, словно пытаясь передать той часть своей гладкости. Ее глаза наполнились слезами. До полудня оставалось еще пару часов, и она устала. Она не спала с часа ночи, потому что думала. Обычное дело с тех пор, как она уволилась из закусочной. Мэри проработала официанткой в «Классик Саутернерз» больше тридцати шести лет и любила это место. Но после того, как стала всё чаще забывать заказы и мучиться из-за болей в спине, была вынуждена уволиться. Она чувствовала себя пострадавшей балериной и стала избегать своих постоянных клиентов. Когда ходила за покупками или заправляла автомобиль, то опускала голову на ржавом навесе позвоночника. Казалось, три с лишним года жизни ночного существа на пенсии, годы ее размышлений — всего лишь приготовление к тому, о чем она была обречена думать остаток своих дней.

Она прошла в другой конец коридора и стала взбираться по ступенькам, по одной за раз, каждый шаг как ключевое решение, поскольку одно неверное движение, и ее хрупкое тело скатится вниз и рассыплется по полу миллионом частиц. Снова пыль. Зевнув, она вошла в спальню. Кровать на деревянном каркасе, вентилятор над ней, слегка побитые молью занавески и короткая книжная полка у его стороны кровати. Если бы она могла, то спала бы в другом месте, поскольку их спальня неизменно вызывала воспоминания о его смерти, легкое вздрагивание во сне. Она проснулась в шесть утра и оперлась на локоть. Другой рукой потрясла его тело, закоченевший труп с тусклым воском кожи, его пижама словно была накрахмалена ночью. Лицо, обычно покрытое строительной пылью, или опилками, или в заплатках от телевизионной картинки, выглядело напряженным и пустым. Щеки запали, а глаза были будто зашиты. Неправильный прикус, бывший у него с детства, выглядел карикатурно, словно он жевал свою нижнюю челюсть.

— Не вздумай, только не сейчас, — сказала она тогда.

Он был готов, более чем готов, и сбросил оболочку тела, как человеческая гусеница, превратившаяся в метафизическую бабочку. А она нет. Она часто думала, что недостойна, что он вернулся домой к свету, а она осталась, предоставленная апокалипсису банальности и одиночества. С приближением ухода он начал к чему-то готовиться. Кирпич за кирпичом заложил окна в гостевой спальне через два проема от кухни, мимо стальных дверей которой Мэри проходила, вздрагивая, затем начал запасаться консервами, сухофруктами и мясом. Он никогда не говорил о своем проекте, но однажды вечером поставил в календаре красный крестик. Тогда она поняла. Он готовился к Судному дню. За три ночи до отмеченной даты он умер во сне.

На ее тумбочке стоял наполовину пустой стакан воды. Она открыла маленький ящик и вытащила пузырек со снотворным. Выпила четыре. Это поможет ей быстро уснуть и разжижит сны. Она всё чаще видела один и тот же, с незначительными изменениями. Ей снилось, что она просыпается снова и снова и видит рядом Рэнда или не совсем Рэнда, а его тело, пустое, как сгнившее бревно. Замогильное. Когда она говорит:

— Рэнд. Ты в порядке, Рэнд? — ее слова отражаются от его мраморного позвоночника и возвращаются к ней уже его голосом.

— Мэри. Ты в порядке, Мэри?

В замешательстве она отвечает:

— Да, со мной всё хорошо. А как ты, Рэнд? Ты пустой внутри. Где твой желудок, твое сердце?

— Мэри? Ты пустая внутри. Где твой желудок, твое сердце?

В другой раз он принимал вид мумии, плотно завернутой в ветхое полотно, и отвечал на ее мольбу, кашляя, пока вся комната не наполнялась угольной пылью. Всякий раз ее пробирал страх, словно она не видела этот сон предшествующими ночами. Поэтому таблетки вошли в привычку, есть ли смертельная усталость, нет ли, с их помощью она видела сны, будто в подводной дымке, всё, что различалось на такой глубине, воспринималось как случайная игра света. Свет же не причинит ей вреда, верно?