Поднимаясь по лестнице к квартире отца, Адам услышал словно скрип костей, а затем вопль с последующим грохотом. Он ворвался в комнату и увидел, как отец ползет между гнезд из скомканных газет и полуразрушенных вавилонских башен из книг по орнитологии и биологии человека, а из его сморщенной, покрывшейся струпьями спины торчат крылья. Он вжался в угол комнаты. Воздух пропитался инфекцией.
Отец пробормотал:
— Я пытался.
— Что случилось?
— Я пытался, но ничего не вышло.
Адам пробежал глазами по разбросанным документам и чертежам:
…
— Что… что всё это значит?
— У меня ничего не вышло.
Адам заплакал, и слезы затуманили его взор.
— Мама нас оставила.
Какое-то мгновение отец молчал, затем сказал:
— Она давно нас оставила.
— Она умерла.
Он осмотрел завалы, словно ища тело.
— Когда?
— Вчера.
— О… о, я надеюсь, что она воспарила в час кончины, — сказал отец.
— Я был…
— Если бы… если бы только у нее были крылья, как у бабушки. У нее даже не было настоящих крыльев, но она воспарила выше всех.
— Моя бабушка?
— Ты видел ее лишь пару раз ребенком. Вот таким, — он попытался показать рукой, но та лишь дернулась. — Ты не помнишь ее, не помнишь?
— Нет.
— Она всю жизнь тяжело работала. Официанткой. А ты же знаешь, там платят гроши. Приходится надеяться на чаевые. А она была такой милой, полной солнечного света. Всегда успевала больше других, но то было для нее лишь вознаграждением. Работа позволяла ей прокормить тело, но, чтобы прокормить душу, она разговаривала с людьми. Она любила людей, а люди любили ее.
— Ты сделал это с собой? Зачем…
— У твоей бабушки, моей мамы, был Альцгеймер, и я даже не догадывался, пока не стало слишком поздно, пока она не оказалась на самом краю деменции. Я ошибочно принимал ее блуждания и забывчивость за симптомы горя из-за утраты дедушки. Было тяжело. Тогда я даже завидовал ее наивности и невозможности созерцать смерть. Я помню ее лицо — о, Боже, — она меня не узнала. Мы пытались помочь закончить дом, над которым так долго работал отец. Ее мозг деградировал до такой степени, что ее стали посещать видения, она увидела висящую в комнате лампочку и приняла ее за душу твоего деда. И это всё из-за «души», или как ты ее называешь, да всё равно. Болезнь сожрала ее разум, ее тело. Она забрала ее целиком. Так что же такое эта душа? Не мы, нет, если нас можно сожрать изнутри…
— Отец!
— О, прошу прощения. Мне очень жаль. На самом деле. В жизни столько боли. Я всегда это знал, — его дыхание было слабым и прерывистым. — Патология, уродство, ошибки… Часть меня всегда стремилась к бесконечности.
— У тебя тоже было подобное видение? С ангелом?
— У меня. Я…
— Так ты видел!