Мореходка

Каждое утро начиналось одинаково. В 06.00 по трансляции громкой связи подавалась команда «Подъём!» Исключение делалось только в воскресенье. В этот день подъём был на час позже. Потом день был расписан по минутам, согласно распорядку дня. Каждый этап сопровождался командой по громкой связи. Большинство команд нас не касалось. Но наш «матюгальник» в кубрике исправно повторял всё сказанное в микрофон дежурным офицером. Каждый раз приходилось вздрагивать, когда очередная команда или объявление передавалось по громкой связи. Например: «Баковым – на бак! Ютовым – на ют! Левошкафутовым – на левый шкафут! По местам стоять! Лодку с левого борта принимать!» Это означало, что с левого борта к нам швартуется подводная лодка, и швартовая команда должна занять места, согласно предписанию, и закрепить поданные с лодки швартовые концы за кнехты по левому борту. Уяснив, что все команды проходят мимо нас, а в случае чрезвычайной ситуации будет звучать сирена, которую мы и так услышим, старшины решили облегчить всем нам жизнь и потихоньку вытаскивали штекер из гнезда разъёма, через который громкоговоритель был подключен к трансляционной сети. Это позволяло спокойно заниматься своими делами. Вечером штекер вставлялся на место, и таким образом день проходил в относительной тишине. Как-то раз штекер забыли вставить, и все мы успешно проспали подъём. На зарядке нас не было, но, видно, дежурный офицер не ожидал от нас такой «борзости» и не заметил нашего отсутствия. Потом мы заметили, что трансляция отключена, но последствий не было, и мы продолжали её отключать. Продолжалось так до того момента, пока один настырный мичман, по фамилии Полик, не озаботился нашим очередным отсутствием на зарядке. Он, открыв верхний люк, спустился к нам в кубрик и увидел мирно спящих при дежурном освещении курсантов. Мичман был молодым, недавно закончившим школу мичманов «унтер-офицером», и его ещё слегка распирало от гордости, что он по долгу службы может отдавать приказы подчинённым. Про таких людей есть анекдот, переделанный на флотский манер:

– Идёт, как-то мичман по дороге, а навстречу ему осёл. Осёл раньше мичманов не видел, испугался и спрашивает: «Ты кто?» Мичман оглянулся кругом, не слышит ли кто, и отвечает: «Я – офицер! А ты кто?» Осёл тоже оглянулся кругом, вроде бы никто не слышит, и отвечает: «А я – лошадь!»

Вот такой мичман Полик, увидев, что распорядок дня самым наглым образом нарушается целым подразделением во время его дежурства, сначала не мог от негодования даже слова выговорить, а только хватал ртом воздух! Но потом его прорвало, и, истерически взвизгивая, он разразился потоком проклятий в наш адрес. Когда фонтан его красноречия слегка иссяк, и мичман прервался на секунду, чтобы набрать в лёгкие воздуха, кто-то из нас сумел вставить фразу, что команду «Подъём!» мы не слышали. «Как так, не слышали!» – в благородном гневе мичман обернулся к громкоговорителю и увидел отсоединённый разъём! От негодования он побелел, потом покраснел, и фонтан проклятий снова заработал в полную силу! Кончилось тем, что мы всё-таки вышли на зарядку, но оставшегося от начала зарядки времени хватило лишь на то, чтобы спуститься с трапа. Зарядка окончилась, и мы вернулись в кубрик.

Перед подъёмом флага мичман Полик с наслаждением докладывал командиру корабля о нашем проступке. Командир в полной мере воспользовался шансом «опустить нас ниже ватерлинии» и «полоскал нас в дерьме» по полной программе! За отключение боевой трансляции в нашем кубрике мичману Гусеву было объявлено замечание! А нас было приказано отправить на штрафные работы – убирать грязь в трюмах из-под пайол. Пайола – это металлическая решётка, закрывающая специальные желоба в трюмах, в которые стекают различные жидкости и грязь, образующиеся при эксплуатации корабля. В машинном отделении туда попадает пролившееся отработанное масло, падают куски ветоши и всяческий мусор. В трюмах помимо этого бывает и вода, неведомо как поступающая из-за борта или стекающая с переборок в качестве конденсата. В общем, нам предстояла самая грязная и тупая работа на корабле. Хуже всего было то, что мы подвели очень хорошего и совершенно невиновного человека – мичмана Гусева. Из-за нас он был вынужден стоять перед строем и «обтекать» дерьмом, которое командир лил на нас! Мы видели в сощуренных глазах мичмана затаённую обиду, но, как настоящий мужик, он держал всё в себе и не позволял себе проявить какие-то враждебные по отношению к нам эмоции. Он оставался теперь только нашим куратором. Защищать нас на корабле больше было некому!

LXIX.