Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков

Крымской войной открывается пятидесятилетие нашей истории, заслуживающее названия «первой евразийской эпохи» в имперской истории России. Эта война положила конец присутствию России в Европе в качестве деспотического лидера европейского консерватизма, но она же пресекла радикальные планы европейского переустройства, которые эпоха Священного Союза порождала в сознании русских идеологов – от Тютчева до Герцена. Наша первая евразийская фаза охватывает интервал от Севастополя до Порт-Артура, и однако, внутри этой эпохи проступает своеобразная веха – Берлинский конгресс, разделивший 50-летие на два отрезка, различающихся в существенных аспектах.

Крымская война, несмотря на вооруженный нейтралитет Пруссии и лавирование Австрии, по существу примкнувшей к англо-французскому блоку, но избежавшей прямого вовлечения в боевые действия, имела фактически характер столкновения России с консолидированным Западом. До этого был 1812 год – однако, разница в том, что тогда сама Европа была фактически разделена готовностью германских монархий развернуться против Бонапарта и позицией Англии. В 1850-х консолидированный Запад отбрасывал претендента на европейскую гегемонию, – и русские потрясенно толковали об отчеканенной в Париже медали с надписью «Католицизм, протестантство, ислам – под покровительством Божиим» [Погодин 1874, 214]. Историки давно отметили, что эта война по своим мотивам, формам ведения, наконец, итогам демонстрирует поразительный разрыв между фактами и смыслами, придававшимися им борющимися сторонами. Война против попыток Николая подступиться к разделу Турции была осмыслена как защита Запада от агрессора, претендующего на мировое владычество, как защита «самых ценимых благ западной цивилизации» от наступающего варварства. Война сугубо локальная, введенная в нормы международного права, пересекающаяся с дипломатией, по оценке А. Тэйлора, «война, так и не вскипевшая», – рисовалась «судьбоносной битвой между Востоком и Западом». Читаем ли заявления Пальмерстона, военные статьи Ф. Энгельса или расходившуюся по России в несчетных списках публицистику М.П. Погодина, – везде видно, как сквозь флер реальных военных операций прорисовываются контуры иной войны на фронте от Скандинавии до Кавказа, призванной отбросить Россию на полтораста лет назад, ввести ее в границы царя Михаила Федоровича, войны, стремящейся вывести из-под ее контроля Закавказье с Северным Кавказом, Финляндию, Польшу, Бессарабию, украинские пространства и Черноморское побережье. Об этой войне твердят и Пальмерстон, и Энгельс, и Погодин, и Герцен. Сквозь события этой войны прорисовываются сценарии будущих грандиозных откатов России на восток: в 1917–1918 гг. и в начале 1990-х.

Фаза D – надлом и отбрасывание России Западом – отмечена немногими текстами, зафиксировавшими радикальное преобразование геополитического видения. В числе этих текстов виднейшее место занимают два памятника: «Историко-политические письма» М.П. Погодина, расходившиеся по России в списках, в том числе доставляемых императору, и изданные в Европе «Письма ветерана 1812 г.» П.А. Вяземского. С точки зрения циклов российской геополитики, это в полном смысле – тексты стратегического порубежья, стыка двух разных эпох российского геополитического самоопределения. Анализ с отчетливостью показывает: претензии времени Священного Союза, образ России как инициатора европейского обустройства и переустройства странно сочетаются здесь с приметами закладывающегося нового видения, сочетаясь с ними в курьезных комбинациях.

Война была двойным шоком. Противостояние России и бонапартистской Франции само по себе не было неожиданностью: европейская стратегия Наполеона в течение многих лет пропагандистски обеспечивалась поддерживаемым имиджем Франции как революционного центра, которому противопоставлялся континентальный блок трех монархий во главе с Россией. Потрясение было в другом. Во-первых, окончательно дискредитирована была выбором Австрии сама эта идея континентального блока, спаянная с легитимистскими обязательствами России. Во-вторых, рухнули надежды на «новый Тильзит» с морской владычицей Англией в видах раздела Турции, два пункта стратегии Николая. Восточный вопрос всегда имел два – «австрийское» и «английское» – измерения, связанные с борьбой за гегемонию на субконтиненте и ориентированные на лежащую вне Европы евро-азиатскую приморскую периферию. В нашу первую евразийскую эпоху впервые возникают перспективы разделения и разведения этих аспектов. Чем отчетливее аспект австрийский, тем явственнее попытка увязать с европейской игрой, с европейским присутствием России английский аспект, – признаки зарождения новой конфликтной системы.