Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. Русская сказка

Сказки о глупых народах – международное явление. Старая наука считала такие сказки проявлением национального антагонизма и пользовалась ими в реакционных целях. Между тем этнографы-собиратели хорошо знают, что насмешливое отношение имеется не только по отношению к представителям других национальностей, но и по отношению к жителям соседних селений, особенности которых вызывают добродушную насмешку, вовсе не исключающую дружеских, добрососедских отношений. Такие сюжеты возникают из естественного стремления подразнить своего ближнего. Сюжеты эти в большой доле международные, национальное же приурочение подвержено колебаниям и у разных народов различно. Из этого видно, что суть и основа сюжета – не национальный антагонизм, суть – в комизме положений. Это в особенности относится к русским материалам. Репутацией недалеких у нас пользовались пошехонцы (т. е. жители Пошехонского уезда Ярославской губернии), имя которых даже стало нарицательным. Однако такое приурочение не является фольклорным и не принадлежит самому народу. Мы тщетно будем искать «пошехонцев» в любых известных нам сказочных сборниках – народ их не знает. Следует предположить, что такое приурочение у нас создалось не в народной среде, а является результатом литературной обработки народных сюжетов. В 1789 году вышло первое издание книги В. Березайского «Анекдоты, или Веселые похождения пошехонцев»[962], издававшейся затем много раз и имевшей большую популярность. В Западной Европе анекдоты такого рода подвергались соединению и обработке гораздо раньше, чем у нас, и составляют основу некоторых народных книг, как, например, о шильдбюргерах (т. е. жителях города Шильды, 1-е издание 1597 года), о семерых швабах и др. ‹…›

Из анекдотов, приуроченных на Западе к своим «пошехонцам», а у нас – просто к глупцам, без обозначения национальности, наиболее распространены следующие: глупцы тащат корову на крышу, где растет трава; вгоняют лошадь в хомут и никак не могут ее запрячь; строя дом, забывают об окнах и вносят свет в мешках; сеют соль; пробуют доить кур и т. д. В этих случаях герой сказки им помогает, учит их, а они его благодарят и награждают. Но часто такие глупцы от своей глупости гибнут или страдают. Глупец рубит сук, на котором сидит, и несмотря на предостережение мужика падает в воду. Глупцы собираются стрелять, один из них заглядывает в дуло. Спуская с горы жернов, один из них просовывает голову в отверстие, чтобы узнать, куда скатился жернов. Такие сказки рассказываются реалистически, но их реализм носит условный характер, как и реализм других видов новеллистической сказки. Они отнюдь не являются копией с действительности. Глупость героев дает возможность осуществления одного из основных принципов сказочной поэтики: невозможное для обычного человека становится возможным для глупца, а сказка стремится именно к необычному, невозможному в бытовых условиях. Эти бытовые условия обрисованы очень реалистически, но само событие обычно абсолютно невозможно в реальной жизни.

Выделяя сказки о глупцах и присматриваясь к их героям, мы приходим к заключению, что глупость здесь нечто большее, более значительное, чем только художественный прием для создания необычайных ситуаций и комических происшествий. Эти сказки принадлежат более широкому кругу комических сказок, комизм которых производит на современного человека иногда несколько странное впечатление. Так, среди анекдотов о глупцах есть такие, в которых герой мнит себя умершим. Он убежден, что умер, и это дает возможность для комических реплик. Добрый удар плеткой приводит его в себя. Смещение сознания мы имеем в эпизодах, которые повествуют о том, что один из супругов находит другого спящим на месте работы, обычно жатвы. Его обстригают, вымазывают дегтем, облепляют перьями и проч., и, проснувшись, герой уже не узнает себя. Он уже не он, он спрашивает других о том, кто он. Если включить в круг сравнения еще сказки о шутах и их страшных проделках над ближними без всякой цели, только ради какой-то грандиозной насмешки, то мы невольно вынуждены будем предположить, что эта оргия глупости, шуточности стоит в какой-то связи со средневековыми так называемыми праздниками дураков (festa stultorum, fětes des foux).