Морфология загадки

В XIX веке можно отыскать редкие случаи, когда бы фольклорист позволил себе отметить существование загадок с отчетливым сексуальным намеком и невинной разгадкой (напр., Майер 1898: 333). Дело меняется в ХХ веке, когда серьезность этой темы становится ясной.

Вольфганг Шульц (Wolfgang Schultz) в работе, посвященной мифическим и ритуальным корням загадки в эллинистическом культурном ареале, включил в поле своего исследования и литературную загадку, и немецкую народную (Шульц 1912). Как о чем-то само собой разумеющемся говорит он о большом количестве загадок с сексуальным содержанием и о загадывании загадок в процессе сватовства. Отмечает он и древнейший, так сказать, корневой характер сексуально-брачных мотивов в культуре.

Прочную приверженность загадки к сексуальной тематике усмотрел на русском материале основатель русской формальной школы в литературоведении Виктор Шкловский. С обычным для его раннего периода блеском он предложил свежий взгляд на литературу и фольклор, включая загадку. Сделал он это в самой знаменитой своей работе, статье «Искусство как прием» (1929), посвященной концепции остранения как фундаментального художественного приема, направленного на представление хорошо известных вещей в новом и поразительном свете. Чтобы освободиться от автоматизированного называния вещей их привычными именами, которые в результате многократного повторения уже не вызывают живых представлений, настоящий художник слова, включая народ, подает предметы в странных на первый взгляд ассоциациях, так что они предстают в новом ракурсе, вызывают свежее видение.

Целью искусства является дать видение вещи как видение, а не как узнавание; приемом искусства является прием “остранения” вещей и прием затрудненной формы, увеличивающий трудность и долготу восприятия… (Шкловский 1983: 15).

Шкловский противопоставляет такое восприятие узнаванию: оно позволяет заново увидеть знакомую вещь как незнакомую, вместо того чтобы узнать ее как хорошо знакомую и потому не требующую мыслящего взгляда. Он ставит вопрос радикально: в этом суть искусства. За примером он обращается к Л. Н. Толстому, который «не называет вещь ее именем, а описывает ее как в первый раз виденную» (там же). Вот пример того, как Толстой добивается этого: он рассказывает о жизни лошади и о том, что с ней произошло по смерти, а затем в тех же понятиях описывает смерть человека: «Ходившее по свету, евшее и пившее тело Серпуховского убрали в землю гораздо после. Ни кожа, ни мясо, ни кости его никуда не пригодились» (там же: 17).

В описании остранения можно узнать загадку. И в самом деле, Шкловский приводит загадку в качестве образцового случая остранения. Более того, представленная в этом качестве загадка у него оказывается прототипом искусства вообще. Заметим, Шкловский отрицает узнавание как функцию остранения: узнавание, ссылка на известное – акт редукции, противоположный восприятию. Если отнести это к загадке, то взгляд Шкловского ведет к выводу, что цель ее – не то узнавание, которое объявляется в разгадке, а более внимательное восприятие образа, представленного описанием, и проникновение в его странность как значимую, а не как затруднение, через которое нужно переступить. Неузнавание Шкловский ценит выше узнавания. Неузнавание, впрочем, имеет особое значение у Шкловского: оно означает не «Я не знаю, что это такое», а «Я никогда этого так не видел – как это забавно!». Неузнавание в этом смысле означает созерцание чего-то в неожиданном и обнажающем суть облике. Созерцание затрудненного, неожиданного и свежего образа доставляет удовольствие – это художественный эффект.

И вот тут Шкловский совершает характерный для его манеры письма прыжок:

Но наиболее ясно может быть прослежена цель образности в эротическом искусстве.

Здесь обычно представление эротического объекта как чего-то в первый раз виденного. (Там же: 20)