Морган ускользает

Сначала он решил, что она говорит о каком-то новом рекорде по части бега трусцой. Но и поняв ее, затруднился усвоить значение этих слов. Прошло уже много лет, с тех пор как его и Бонни заботили происшествия подобного рода.

– Подумать только! – сказал он, кивая быстрее прежнего, стараясь выиграть время.

– Конечно, это может быть ложной тревогой.

– Ну да, ложной тревогой.

– Ты не мог бы перестать изображать эхо?

Тут-то до него дошло. Он выпрямился, рванул на себя дверцу пикапа, распахнул ее, залив светом лицо Эмили. Она выглядела сонной, морщилась – ее глаза успели привыкнуть к темноте. Но взгляд Моргана встретила твердо.

– Эмили, – спросил он, – что ты мне хочешь сказать?

– А как по-твоему, что?

Лицо у нее, отметил он, измученное, словно бы страхом. И вдруг увидел все ее глазами: семнадцать дней ожидания – и никому ни слова. Он захлопнул дверцу, одной рукой обнял Эмили, крепко.

– Тебе следовало открыться мне раньше, – пролепетал он.

– Мне страшно представить, что скажет Леон.

– Да, ну… – Морган кашлянул. – Э-э… он поймет? Ну то есть поймет, что тут, э-э, не его работа?

– Конечно, поймет. Считать он умеет.

Морган обдумал это – и все, что из этого следовало. И, похлопав ее по плечу, сказал:

– Ладно, Эмили, не тревожься.

– Может быть, это нервное.

– Ага, нервное. – Впрочем, сообразив, что снова стал эхом, быстро поправился: – Тут вроде порочного круга. Как бы это назвать? Самовоспроизведение. Чем больше задержка, тем, разумеется, сильнее ты нервничаешь, а от этого задержка лишь затягивается, и ты еще пуще…

– Я не против абортов, но только, понимаешь, они не для меня.

– О? – отозвался Морган. И насупился. – А для кого же тогда?

– Я хотела сказать, что не решилась бы сделать аборт, Морган.

– А, да. Ну…

– Просто не смогла бы. Не смогла.

– А, ну естественно. Конечно, – сказал он. – Нет. Естественно, нет.

И обнаружил, что все еще похлопывает ее по плечу, – машинальный жест, от которого у него онемела ладонь.

– А чего мы тут стоим, Эмили? – спросил он. – Лучше иди домой.

– Я считала себя такой осторожной. Не понимаю.

Бонни говорила то же самое – давно-давно, в более юном и солнечном мире. Через все это он уже проходил. А теперь стал дедом, и не один раз. Он повел Эмили назад, к ее дому, запинающейся стариковской походкой.

– Ну да, ну да, – говорил он, лишь бы не молчать. А что сказать, нашел только на ее крыльце. – Но к врачу-то мы обратиться можем. Сдать анализы.

– Ты же знаешь, я терпеть не могу врачей, – ответила Эмили. – И ненавижу… отдаваться в чьи-то руки.

– Ладно, ладно, не расстраивайся. Да ведь уже завтра может оказаться, что все не так, что это нервы или ошибка в подсчетах. Вот увидишь.

Он поцеловал ее на прощанье, подержал, пока она входила в дом, дверь, улыбнулся сквозь стекло. Спокойный, как скала. А почему бы и нет?

Ведь это же все не взаправду.

4

Теперь каждый новый день означал еще одну прореху в календаре, еще один шепотный телефонный разговор в «Хозяйственном магазине Каллена». Леон возвратился из Ричмонда, разговаривать в квартире они не могли, однако, когда Морган заглядывал туда, траурные глаза Эмили говорили ему все, что он хотел узнать.

Прошла неделя, потом две. «Что случилось с Эмили? – спрашивала Бонни. – Ты ее видел? Отчего она больше не заглядывает к нам?»

Морган думал, почему бы не ответить ей. Просто взять и ответить. «Ну, – могла бы сказать Бонни, – сколько я понимаю, такое случается». Или, возможно, еще беззаботнее: «О да, я давно уже догадалась». Она же самый давний его друг. Знает его тридцать лет. Но он не отвечал – говорил первое, что взбредало в голову, невпопад, не по существу.

Один раз он случайно столкнулся с Эмили в бакалее «Быстро-Дешево». Она выбирала консервированный суп в банках. И сразу, даже не поздоровавшись, они заговорили о симптомах и признаках. («Меня ни капельки не тошнит по утрам. А должно бы, тебе не кажется? С Гиной тошнило ужасно».) В середине прохода Морган засунул пальцы в вырез ее леотарда и по-докторски нахмурился, взирая в пространство, – впрочем, груди Эмили были малы и плотны, как и всегда. Страстное желание отвести ее к выцветшему диванчику своего офиса поразило Моргана. Однако предложить он ничего не решился. Нет, если тревога окажется ложной, пообещал себе Морган, они станут самыми беззаботными, самыми веселыми и честными товарищами – он, Эмили и Леон; будут гулять радостной троицей, и он с Эмили даже за руки держаться не станет, разве что… разве что помогая друг другу сойти с борта судна или выбраться из окна горящего здания.