Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897‑1905 гг.

Начинались белые ночи, эти особенные ночи, столь талантливо воспетые в бесчисленных стихах и романсах. Ночи, создающие настроение, полное чего‑то неизведанного, хорошего, манящего куда‑то в беспредельную даль, настроение, которое гонит сон, возбуждает нервы и вливает бодрость. Таинственные белые ночи! Никогда не забыть их тем, кто жил в Петербурге. В первых числах мая мы, как обычно, стали собираться в Корпус, чтобы оттуда отправиться в Кронштадт на отряд. Это маленькое путешествие теперь уже лишено было всякой новизны.

Очередную кампанию (1901 г. – Примеч. ред.) выпуску предстояло совершить на старом броненосном фрегате «Князь Пожарский», который недавно зачислили в разряд учебных кораблей. В свое время «Князь Пожарский» был украшением флота, как в смысле вооружения, броневой защиты и хода, так и красоты. В данное же время он утратил всякое боевое значение, но красота осталась. Его артиллерия была настолько архаична, что орудия имели деревянные установки, без подъемного и поворотного механизмов и наводились «ганшпугами». Самой большой являлась носовая 6‑дюймовая пушка, из которой стреляли со всякими предосторожностями и за всю кампанию делали один или два выстрела, чтобы показать кадетам, как стреляет такое сложное сооружение. Когда она заряжалась, всех гнали подальше, а комендор отходил на длину шнура, который предусмотрительно надвязывался. Артиллерийский офицер командовал «пли», комендор дергал шнур, и мы все, стоявшие сзади, с замиранием ждали какого‑то ужасающего грохота. Но часто… ничего не следовало, так как происходила осечка, и только после повторения всей церемонии наконец старушка выпаливала, сильно отскочив назад и иногда соскочив с салазок. Весь бак покрывался густым дымом от черного пороха, так что при отсутствии ветра долго ничего нельзя было разобрать, но зато старик артиллерийский офицер[32] ходил с видом именинника – «что, мол, видели, как выстрелила».

Управление этой исторической артиллерией было вверено старому офицеру корпуса морской артиллерии, который плавал на «Пожарском» чуть ли не с его постройки и, казалось, так свыкся с ним, что убери его – он обязательно помрет. За своими пушками он любовно ухаживал и, наверное, в тайниках своей души считал более полезными, чем современные орудия.

Было на «Пожарском» и еще несколько достопримечательных личностей. Среди них два чиновника, выслужившихся из матросов, – шкипер и артиллерийский содержатель[33]. Еще в давно прошедшие времена такие чиновники получали на флоте прозвище «петухов» и жили в особой кают‑компании, которая соответственно и называлась «петушиной ямой». На «Пожарском» она помещалась под офицерской кают‑компанией и, так как была уже за броневым поясом, не имела бортовых иллюминаторов, и свет попадал через узкий и глубокий, как колодец, световой люк. Конечно, среди нас находились озорники, которые не забывали поддразнивать ее обитателей, крича: «Петухи, хорошо ли вам там», или подражая петушиному «ку‑ка‑ре‑ку». Этих двух чиновников никогда не было видно на палубе, и только по праздничным дням, после обедни, во время торжественного поздравления командиром всего экипажа они вылезали на шканцы и становились на левый фланг офицерского фронта. Причем одевались в очень коротенькие сюртучки и какие‑то удивительной формы треуголки, на которые мы всегда заглядывались и находили, что как они, так и сами их обладатели, поросли мохом.

Находилось на «Пожарском» и еще одно замечательное лицо – это боцман по фамилии Рыба[34]. По происхождению он был цыган и, без сомнения, представлял редкий случай, когда человек его национальности так привык к флоту, что остался на сверхсрочную службу и сделался дельным моряком. Он пользовался большим авторитетом как среди офицеров, так и матросов, а следовательно, и мы прониклись к нему большим уважением. Рыба был огромного роста, плечистый, с красивым, смуглым лицом, выдававшим его происхождение. Всегда спокойный и самоуверенный, он знал корабль вдоль и поперек, кажется, каждый винтик и заклепка были ему знакомы, недаром он проплавал на нем лет тридцать. Никто, кроме него, не мог так быстро управиться с уборкой якоря, чрезвычайно сложной на «Пожарском» благодаря таранообразному носу, огромным, адмиральской системы деревянным штокам и ручному шпилю, на который для выхаживания якоря приходилось ставить чуть ли не всю команду. Рыба помнил, как «Пожарский» ходил еще под парусами и совершал заграничные плавания, и оттого отлично знал сложные парусные маневры, которые теперь уже отходили в вечность[35].