Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897‑1905 гг.

Последней достопримечательностью был старший судовой механик[36], тоже старого закала, сохранившийся с тех пор, когда механики еще только вводились на флот с переходом на паровые суда. Офицеры‑парусники их встречали недружелюбно, как первых вестников исчезновения парусного флота. В довершение к этому, механикам не дали офицерских чинов, и они имели чиновничьи погоны. Кроме того, они были не дворянского сословия, как строевые офицеры, и все это ставило их даже ниже другой «черной кости» на флоте – офицеров корпуса штурманов и корпуса артиллерии. Механиков прозвали «сапогами» и «вельзевулами», и эти прозвища дошли и до нас. Мы сейчас же стали изощряться в этом направлении, спуская на веревке в машинный люк сапог или крича туда: «Вельзевул!»

Старший механик был человек раздражительный, по‑видимому, очень обидчивый, и не любивший строевых офицеров, оттого он болезненно реагировал на наши издевательства, а это только подзадоривало. Его тронковая машина, с горизонтальными цилиндрами, нам казалась таким курьезным сооружением, что мы не могли не подтрунивать над ее ходом. Еще бы, раньше чем начать работать, она забавно скрипела и как‑то особенно пыхтела. Вся кадетская палуба наполнялась паром противного запаха, и мы начинали ругать «вельзевула», «портящего» воздух.

Из числа лиц, назначенных на кампанию, особенно отличался судовой священник[37] – иеромонах, так как тогда на флот назначалось только черное духовенство. Неизвестно, по каким соображениям это делалось: оттого ли, что считалось, что служить на флоте небезопасно, или же места на кораблях были недоходными, или, наконец, оттого что в дальние плавания приходилось уходить на долгие сроки. Наш иеромонах, бывший гусарский вахмистр, по возрасту совсем не старый, был весьма компанейским и веселым человеком. Общество офицеров по старой привычке продолжало его смущать, но зато с кадетами он чувствовал себя превосходно и по вечерам приходил на бак беседовать. Мы живо с ним подружились, но подшучивали над его серостью. На корабль он попал первый раз в жизни и всему удивлялся, но в то же время и интересовался. Как‑то мы в шутку ему предложили пробежаться на саллинг, т. е. влезть по вантам до самой верхушки стеньги. Там имелась площадка для удобства работы во время спуска брам‑рей, брам‑стеньги и постановки парусов, и мы любили на ней сидеть и любоваться открывающимся видом. Каково же было наше удивление, когда батюшка, совершенно не смущаясь, поднял полы своего подрясника и пустился вдогонку за нами, долез до саллинга и благополучно спустился вниз. Должно быть, это был редкий случай, что священник отважился на такое путешествие.

Но, к сожалению, наша дружба не ограничивалась беседами, анекдотами и прогулками, и батюшка, пользовавшийся полной свободой съезда на берег, оказался использованным для провоза на корабль спиртных напитков. На это он охотно пошел, так как сам любил выпить, и в больших карманах его рясы удобно помещались бутылки с ромом и коньяком, совершенно не выдавая своего присутствия. Однако в конце концов это его и погубило. Пока «питие» происходило в будние дни, старший офицер[38] терпел несколько легкомысленный вид «бати», но раз тот не рассчитал и слишком приналег в субботу, перед всенощной. Благодаря этому во время служения немного покачивался и даже раз споткнулся с кадилом о какой‑то предательский обух так, что чуть не упал. Этого уже нельзя было не заметить, и все обратили внимание, а командир[39] на следующий день его пригласил и посоветовал как можно скорее списаться с корабля, что он и не замедлил сделать.

В этом году на «Пожарском» плавал не только весь выпуск, но и те кадеты, которые были еще приняты дополнительно в роту, в числе около шестидесяти человек. Такие дополнительные приемы в 1‑ю роту происходили уже третий год, ввиду необходимости увеличить количество выпускаемых офицеров. Это обычно были молодые люди более солидного возраста, чем мы, и положительнее нас, так как поступали они, окончивши уже сухопутные корпуса, гимназии, реальные училища, и даже имелись такие, которые шли с первого или второго курса университетов. Оттого ли, что они приходили с совершенно иным складом мыслей, или потому, что нарушали нашу сплоченность, но как другие выпуски, так и мы встретили их довольно враждебно, и за ними прочно установилось прозвище «нигилистов». Это прозвище так привилось, что даже они сами, желая иногда указать, что поступили в Корпус не в младшую роту, говорили: «Мы из нигилистов». Но, впрочем, эта вражда была скорее наружной и первые месяцы, потом все привыкли друг к другу, и только изредка вспыхивали ссоры, и старые кадеты устраивали потасовку какому‑нибудь новичку, который по наивности вел себя слишком неуважительно с настоящими кадетами. Или какой‑нибудь бывший студентик, штатский до мозга костей, первое время выглядел так несуразно в форме, что невольно возбуждал против себя насмешки, но и к такому скоро привыкали и даже очень любили впоследствии.