Морок

Почему-то я не осознавала этого до того, как Ольга сказала про двоих. Как ревела, вспомнить страшно. На виду у всего Парижа. Это перед отъездом было. В последний день. Мы как раз должны были вечером улетать, а я чуть не опоздала, народ с ног сбился — меня искали. В нормальном состоянии со стыда бы сгорела. А тогда почти все равно было. Почему опоздала-то? А, я убежала тогда. Все — в Лувр, а мне не хотелось. Из-за Ольги этой с ее разговорами по душам… Интересно, как она сейчас: может, собралась в Париж на Рождество, вдвоем?.. Я убежала и шла куда глаза глядят. Нет, определенно шла: вдоль Сены, по набережной, чтобы холодный ноябрьский ветер продирал до костей. Чтобы заглушить душевную боль. Как бы не так!

Иду-иду, вроде даже легчает. Смотрю, Нотр-Дам передо мной. Как не зайти? Внутри туристов полно — а пусто. И ясно, что вся жизнь отсюда еще веке в семнадцатом ушла; остались одни стены, которые давно потеряли и память, и способность чувствовать. Надеялась: хоть с собором пообщаюсь — все не одна. Нет, и тут одна.

Пробило. Села на лавку — и реветь. Едва ли не в голос — не помню. Люди подходили, да все не те. Не те… Нет, не хотелось им ничего рассказывать: never mind — и привет.

И как я только ухитрилась в таком состоянии на этого пьяного внимание обратить — на свою голову?!

…Ой, какая была? Ну, так и есть: моя! Проехала. Ах ты! И без того припозднилась… Да ладно. Кому это все надо — ничегонеделание мое…

Кому я все время рассказываю эту историю?

Лене сразу рассказала. Вере тоже рассказала, хоть знаю, что она растреплет мужу, но ему-то дела нет. Павлику рассказала — во всех подробностях; почти насильно заставила меня выслушать, хоть он торопился куда-то и вовсе не был настроен долго со мной беседовать.

Почему она меня не отпускает? Почему я все время мысленно кому-то рассказываю ее и не могу остановиться?..