Морок

Он был не первым, кто сидел в этом кабинете с похожими вопросами. Два года назад сидел здесь его лучший друг Юрка Макаров, может быть, на этом же самом стуле. Тогда пытались разобраться с подделкой здесь финансовых документов. Юрка кусал губы – от злости, от бессилия. Он уже ничего не мог сделать, хотя и нашел концы, за которые можно было потянуть тугой клубок. А дело в том, что Юрке вдруг позвонили из областного управления и прямо сказали – дело прекратить. Он заметался, засуетился, пробовал что-то доказывать, но на него просто-напросто прикрикнули, и он опустил руки. Вынужден был уехать ни с чем. А Козырин еще вежливо интересовался – не нужна ли Юрке машина: он, Козырин, может его отправить в город на служебной «Волге». Вернувшись из Крутоярова, Макаров кричал и ругался, изливая свою душу перед Ивановым, называл себя трусом, тряпкой. А утихнув, сел перед Ивановым и печально спросил, глядя ему в глаза: «Что же это такое? Что такое? А?»

Через несколько дней Юрка подал рапорт об увольнении, но ему отказали. Он вроде успокоился, но Иванов чувствовал – в душе у друга что-то хрустнуло. Теперь тот смотрел безразличными глазами, в которых лишь иногда вспыхивал и тут же гас прежний недоуменный вопрос: «Что же это такое? Что такое? А?» Иванов наконец нашел ответ: «Слабость и трусость, которые рождают наглость». У него не стало друга Юрки Макарова.

И вот теперь он сам сидел перед Козыриным, болтал как заведенный свою грибную чепуху, хозяин кабинета ему вежливо отвечал, и со стороны могло показаться, что встретились добрые знакомые, коротающие время за необязательным разговором.

На самом же деле они, как борцы на ковре, топтались друг перед другом, еще не начинали схватки, но уже настороженно прищурили глаза, напряглись, прикидывая силы – свои и противника.

Козырин всерьез Иванова не опасался. Молодой еще, зеленый, и все его грибные для отвода глаз разговоры он раскусил сразу. Думал сейчас только о том, как перед этим милиционером поставить преграду, такую, через которую у того не хватит сил перепрыгнуть. Он вспоминал, перебирал одного за другим знакомых ему людей, которым он когда-то был нужен и еще будет нужен, и таких людей оказывалось немало. Они не должны были дать Козырина в обиду.

«Пошустри, мальчик, пошустри, – говорил он про себя Иванову. – Я не таких орлов видел, а делал их воронами».

36

Для крутояровцев не существовало тайн. Их просто не могло быть, как не может в полночь подняться в зенит солнце. Слухи о том, что Козырина начали раскулачивать, поползли уже через несколько дней. Новость обсуждали на все лады и непостижимым образом знали: кто и сколько взял, кому и сколько продали. Выводы делали самые разные. От злых: «Вот теперь прищучат!» до безнадежных: «A-а, в первый раз, что ли! Выкрутится. Рука руку моет».

Одним из первых о новости узнал Авдотьин. Узнал от самого Козырина. Они сидели на своем любимом месте, у Макарьевской избушки, Авдотьин смотрел на спокойного Козырина, слушал его спокойный голос, и у него потели ладони, он их то и дело вытирал о брюки, а они снова потели. Страх, словно крутая волна, захлестывал его с головой.

– Еще две девицы приехали, – чуть лениво, словно речь шла о пустяке, продолжал Козырин. – Так что попотеть с ними придется. К стройматериалам пока никаких подходов нет, думаю, что не найдут. И тебе с ними лучше не встречаться. На одну твою рожу глянешь – все ясно. Значит, завтра же наведи полный порядок, а послезавтра чтоб ты уже лежал в больнице. Понял? Лучше всего – в городе. Тебя здесь быть не должно, пока не утихнет.

Авдотьин согласно, как заведенный, кивал головой. Ему теперь оставалось только надеяться на Козырина, и он на него надеялся, подчиняясь беспрекословно.

– Завтра же позвони Кирпичу. Пусть сматывает удочки. Короче, сели и притихли.

Авдотьин указания выполнил. Через несколько дней бригады шабашников в районе уже не было, а в областной больнице, в терапевтическом отделении, появился новый больной. Необычно молчаливый и задумчивый.

Узнал о новости, конечно, и Рябушкин. Первым делом он хотел ринуться к Козырину, чтобы услышать ее из первых уст, но передумал. Теперь ему ни к чему было афишировать с таким трудом завоеванное расположение. Он решил подождать, надеясь, что Козырин все-таки вывернется, как уже не раз было. Но события заставили его поторопиться.

К концу рабочего дня, когда Рябушкин уже собирался домой, ему позвонил Иванов и попросил зайти в гостиницу.

– Это не вызов, – предупредил он, – просто для беседы.

Рябушкин пошел. Встретил его Иванов приветливо, налил чаю, расспрашивал о грибах, но Рябушкин, настороженный, как часовой на посту, грибные разговоры отвел сразу – нет, не увлекаюсь.

– Жаль, жаль, а я вот грибник заядлый. Верите – нет, даже ночами снятся.

– Зачем вы меня вызвали? О грибах говорить?

– Ах, да. Простите. Знаете, заговоришься и о деле забываешь, есть такая слабость. Вопрос у меня к вам, товарищ Рябушкин, очень простой. Чрезвычайно простой. Куда делась та объяснительная, которую вы взяли у продавщицы?

– Никакой объяснительной я не видел и не брал.