Морок над Инсмутом

— Да, — произнесла она едва слышно. — Я вижу сны. Но я не старуха, всю жизнь просидевшая взаперти до твоего прихода. Я знаю, что ты не найдешь лекарства от снов, даже если сможешь объяснить, что их вызывает. Я хорошо понимаю, что может выйти из твоих исследований, а что — нет.

— Не уверен, — ответил я. — Вообще-то я не уверен даже в том, что ты правильно оцениваешь свое положение. Учитывая, что у тебя нет и следов инсмаутской внешности, а также то, что ты не происходишь от здешних Элиотов напрямую, почему ты решила, что твои кошмары — это не просто кошмары, а нечто большее? Ты же сама возразила Гидеону, когда он заговорил об этом впервые, что сны снятся всем. Даже мне они снятся. — Я чуть было не сказал «снились», но вовремя сдержался — это уж было бы откровенное нытье.

— Ты же биохимик, — сказала она. — По-твоему, физическая трансформация — корень проблемы, а сны — явление периферийное. Для жителей Инсмута все по-другому — сны главное, а внешность — их последствие, а не причина. А я одна из них.

— Но ты же образованная женщина! Пусть ты историк, но все же ты имеешь достаточно представления о науке, чтобы знать, какова истинная причина инсмутской внешности. Это генетическое расстройство.

— Я знаю, что Тайный Орден Дагона и похождения капитана Оубеда Марша в Южных морях — мифы, — согласилась она. — Состряпанные, как ты говорил Гидеону, для того, чтобы объяснить сны и не объяснимую ничем иным напасть, вызванную дефективными генами. однако занести эти гены в общину могли, среди прочих, и Элиоты, ген мог передаваться в семье из поколения в поколение еще до переезда в Америку — в Англии, как тебе известно, тоже были свои закрытые общины. Я знаю, что ты взял у меня образцы тканей исключительно, как ты говоришь, в целях сравнения, но все это время я ждала, что ты вот-вот придешь ко мне и скажешь, что нашел ген, ответственный за инсмутскую внешность, и у меня он тоже есть.

— Не имеет значения, — отвечал я жалобно. — Ну, какое это имеет значение? Пожениться-то мы можем?

— Для меня это важно, — сказала она. — И выйти за тебя я не могу.

Наверное, неудача с Энн должна была удвоить мою решимость выследить ДНК, ответственную за синдром Инсмута, хотя бы ради того, чтобы доказать ей: она не носитель, а ее сны — это просто сны. Но этого не случилось; уязвленный ее отказом, я впал в депрессию. Я продолжал работу над проектом так же усердно, как и раньше, но мне день ото дня труднее становилось ездить в Инсмут, останавливаться в отеле, где она жила, ходить по улицам, которыми она владела.

Я стал искать другую женщину, которая помогла бы мне залечить мою эмоциональную травму, а наши отношения с Энн становились все более и более прохладными. Мы больше не были друзьями в самом прямом смысле этого слова, хотя и продолжали притворяться при встрече.

Тем временем члены моей контрольной группы продолжали умирать. На второй год ушли еще трое, и стало особенно очевидно, что, каковы бы ни были мои открытия, людям, чьи ДНК я вижу перед собой, они уже ничем не смогут помочь. Вообще-то для моей программы это не имело значения — образцы ДНК Гидеона и других продолжали существовать, тщательно замороженные, они лежали в холодильнике. Проект продолжался, более того, приносил результаты.

На третий год я наконец нашел то, что искал: инверсию седьмой хромосомы, затрагивавшую семь генов, в том числе три непарных. У гомозиготов, как Гидеон, все гены были парными и изображались обычным путем; у гетерозиготов, к которым относились почти все мои подопытные, в том числе и живые, хромосомы могли образовывать пары только в том случае, если одна из них закольцовывалась, тем самым прекращая функционирование нескольких генов. Что эти гены делали и как, я не знал, но биохимический анализ частично дал мне ответы.

На следующий день я поехал в Инсмут, чтобы сообщить новость Энн. Хотя наши отношения к тому времени окончательно испортились и почти сошли на нет, я все же чувствовал себя обязанным объяснить ей все, что смогу.

— Ты знаешь, в чем заключается закон Геккеля? — спросил я ее, пока мы шли вдоль Мэнаксета, мимо того места, где когда-то стояла ювелирная фабрика Маршей.

— Конечно, — ответила она. — Я все про это читала, еще когда мы начали участвовать в эксперименте. Закон Геккеля гласит, что онтогенез повторяет филогенез — то есть эмбрион, развиваясь, проходит через последовательные стадии, каждая из которых является памятью эволюционной истории организма. однако в последнее время было доказано, что закон нельзя воспринимать буквально, а лишь как своего рода метафору. Я всегда думала, что инсмутская внешность может быть как-то связана с тем моментом развития эмбриона, когда у него появляются жабры.