Морок над Инсмутом

Глаза щипало от слез. Костяшками пальцев она старалась втереть их обратно. Это не бессмысленное разрушение, а жертва во имя народа. Древние умерли, Жители Глубин лишились вождя. И все, что она потеряла при этом — место для сна. Вытащив из кармана бесполезную связку, она швырнула ее в груду мусора у подножия развалин. Потом, вытирая рукавом слезы, побрела восвояси искать укрытия.

С тех самых пор, как она сошла с поезда, на задворках ее сознания теснилась мысль о брате, который жил в юго-западной части столицы. Пятнадцать лет прошло с их последней встречи, да и до того она никогда не посещала его дома, но адрес у нее был.

Она пошла назад, к центру, морща нос от вони, которой несло с боковых переулков, от заброшенных домов и испорченной канализации. Снова оказавшись среди прохожих, она начала украдкой их рассматривать, но теперь ее взгляд то и де ло наталкивался на выпученные в ее сторону глаза. За ней наблюдали. Тогда она стала смотреть на тротуар — там, где он был, — или на ухабистую дорогу там, где его не было. Она недоумевала, что именно в ней вызывало подозрение: может быть, купленная в Белграде одежда. Но ведь она была совсем незаметной в сравнении с тем, что там можно было приобрести.

Заметив автобус, она решила, что хорошо бы и ей сесть на какой-нибудь транспорт для экономии времени: скоро начнет темнеть. Автобус встал на светофоре, и Даниела нахмурилась, увидев его выбитые стекла и мятые бока. Весь автобус как будто покрывала туго натянутая пленка грязи. Головы без тел дернулись за толстыми, словно аквариумные, стеклами, когда автобус тронул с места на зеленый.

Даниела содрогнулась при мысли о том, чтобы войти в автобус, где дверцы-гармошки захлопнутся за ее спиной, точно разумные пособники того сомнительного народа, который уже сидит внутри. Среди них она почувствует себя обвиняемой, представшей перед присяжными и судьями. Виновной, пока не докажет обратное. Приговор будет вынесен и приведен в исполнение тут же, в суде. Ведь, в конце концов, именно так народ поступил с Чаушеску. Так что теперь Секуритата возьмет реванш. Внезапно все до одного жители города оказались прислужниками Секуритаты, а она — их добычей.

Еще один автобус остановился у обочины дороги, его дверцы раздвинулись. Даниела повернулась к нему спиной и бросилась в ближайший переулок. Не оглядываясь, она прошла переулок насквозь и вышла с другой стороны. И лишь на следующем перекрестке посмотрела назад. Но там ничего не было. Та же случайная череда битых стекол и заколоченных окон, те же шрамы от пуль и воронки от снарядов. Она продолжала шагать в направлении, которое, как она надеялась, было выбрано правильно, но мужество покинуло ее. То и дело она заглядывала в просветы между домов, — ею владел иррациональный страх перед автобусом: вдруг он преследует ее, двигаясь по параллельной улице.

Скоро она совсем сбилась с пути, зубы застучали от холода. Сумерки искажали природу всего, что было в поле ее зрения. Уличные фонари, это наследие Древних, едва горели. Они, как факел, внесенный в темный дом, не столько рассеивали мглу, сколько сгущали ее. Даниела напрягала глаза, пытаясь прочесть название сотой по счету улицы, в которую она сворачивала сегодня. Она почти отчаялась, когда тени, скрывавшие буквы, вдруг на мгновение расступились, и она увидела: улица Георгиу.

Та самая улица. Иначе быть не может.

Дрожащими от волнения пальцами она вытащила из кармана сложенный листок бумаги и стала вчитываться в него. Название улицы совпадало.

Легким шагом она пошла вниз по улице, рассматривая номера домов. Найдя нужный, она отступила назад и оглядела его. Дом ничем не отличался от своих соседей. Небо над крышами быстро утрачивало цвет. Она взбежала на три лестничных марша вверх, уворачиваясь от кусков свисавшей с потолка штукатурки, огибая кучи мусора. Дверь в квартиру брата была приоткрыта. Она постучала, не рассчитывая на ответ, и тихонько толкнула дверь внутрь. Было слишком темно и ничего не видно. Она щелкнула выключателем, но ничего не произошло.

Мешкая на пороге, она испугалась и не могла ни войти внутрь, ни покинуть квартиру. В здании было тихо, с улицы тоже не доносилось ни звука. Не журчала далее канализации. Пахло в квартире плохо. Все же она ничего не различала в темноте, хотя ее глаза и привыкли.

Проделав такой большой путь, через границы реальные и воображаемые, она не могла просто развернуться и уйти. Что-то — быть может, та самая решимость, которая вывела ее когда-то из страны — толкнуло ее внутрь, в квартиру. Положив руку на стену за выключателем, она медленно пошла. Штукатурка под ее правой рукой была липкой на ощупь. Она продвигалась вперед, вытянув в темноту перед собой левую руку. Вдруг стена кончилась. Она дошла до дверей и теперь стояла, вглядываясь внутрь. Свет снаружи проникал в щели меж досок, которыми заколотили окно. Три-четыре прутика света выдали секреты комнаты: лопнувший матрас с торчавшими из него набивкой и пружинами, расколотый стол и неизбежная мозаика из битого стекла на полу.

Вдруг за ее спиной что-то тихо звякнуло.