Моролинги

— Все очень просто. Все мы склоняемся к мысли, что любая вселенная — наша или «Другая» — произошла в результате Большого Взрыва. Для определенности предположим, что Наша Вселенная возникла раньше, и время — и в Нашей Вселенной и в Другой идет в одну сторону. Спрашивается, как с нашей точки зрения должен выглядеть Большой Взрыв, породивший Другую Вселенную. Ответить на этот вопрос крайне затруднительно. Если учесть релятивистское ускорение времени, получается, что Другой Большой Взрыв обязан, с нашей точки зрения, длиться бесконечно долго. Любой здравомыслящий человек способен вообразить себе бесконечно долгое сжатие , но вообразить бесконечно долгий взрыв невозможно. Бесконечно долгий взрыв, это все равно что вообще никакого взрыва. Мы приходим к противоречию — взрыв есть, но его нет. Следовательно, мы видим не расширение Другой Вселенной, а ее сжатие, то есть время в Другой Вселенной идет в противоположную сторону. Поскольку противоположных сторон существует только две, то и Вселенных на свете только две — Наша и Другая. Вот и все доказательство.

Уже задолго до финального аккорда, я заметил, что с физиономией Казимира Цанса стали происходить какие-то странные метаморфозы: он сморщил нос и все, что было у него вокруг носа — как если бы на нос к нему уселась оса. Затем он стал мелко трясти головой — очевидно, чтобы согнать невидимую осу. При этом он издавал частое прерывистое сопение. Внимательно приглядевшись, я понял, что Цанс попросту смеется.

— Браво, браво! — различил я сквозь сопенье.

— Может, на бис?

— Увольте, — затряс он руками так же часто, как головой. — Но ваше так называемое доказательство меня искренне повеселило. Я даже готов простить вам то, что вы ни черта, повторяю, ни черта не поняли в моих статьях!

Браво, интервью спасено!

— Вы находите это доказательство ошибочным?

— Знаете что, бросьте читать научные статьи. Читайте учебники.

Интеллигентные ученые говорят не «идите лечитесь», а «читайте учебники».

— Список взять у Ливей? — спросил я.

— Я сам составлю, — парировал Цанс.

— Хорошо, ловлю на слове. Но вернемся к Чарльзу Корно. Скажите, в его словах или письмах не было чего-то такого, что могло бы подсказать причину, по которой его убили. Например, что-нибудь связанное с игрой, над которой он работал перед смертью. Или с прошлой игрой… В общем, что-нибудь…

Цанс нахмурился.

— Я слышал, убийца арестован. Какие-то личные мотивы, насколько мне известно.

— А если это не так? Что если убийство связано с игрой?

— Убийство с игрой… — седые брови поползли вверх, хотя, казалось, куда уж выше: брови у профессора и так были, как у филина, — и с завитками. — Нет, мне кажется, это маловероятно.

— А с научной работой?

— Он ее практически забросил.

— По материальным соображениям?

— Не только. Понимаете, от науки все требуют немедленных результатов. А я всегда говорил, что важен не результат, а понимание. Понимание законов природы. Корно не был против такой точки зрения, пока понимание позволяло добиваться результатов, например, предсказывать поведение той или иной физической системы. Но когда я доказал, что в нашем хаосе (я не имею в виду университет) предсказания невозможны, он сказал, что в моей науке поставлена точка, и обратился к практике. Как идти дальше, если идти некуда, сказал он мне десять лет назад. С тех пор мы общаемся заочно. Он задает вопросы, я отвечаю.

— Если это не тайна, о чем он вас спрашивал?

— О, его интересовало очень многое, ведь он стремился к тому, чтобы его виртуальные миры не уступали реальным. Конечно, в основном мы обсуждали методы математического моделирования.

— Это я понял, но что именно он моделировал?

— Вы, видимо, меня плохо слушали. — Цанс, по-моему, уже стал принимать меня за одного из своих студентов — не самого прилежного. — Повторю еще раз: все процессы в мире идут по одним и тем же законам, содержание которых нам известно. Следовательно, достаточно иметь одну математическую модель, чтобы смоделировать всё — от рождения вселенной до рождения стихов в чьей-нибудь голове, от нашей технологической цивилизации до первобытных моролингов. Вам ясно?

— Квазиабсолютно, — ввернул я ларсоновское словечко. — Он и моролингов моделировал? Тех, что из книжки?

— Из книжки, из книжки, — сказал он с сарказмом.

Ни в одном из найденных у Корно файлов не было ни байта о моролингах.

— Знаете, вот что я придумал, — продолжал он. — Поговорите с Бенедиктом Эппелем. Это мой самый способный студент. Он строил для Карно какие-то частные модели, лингвистические, по-моему. Я все боялся, что Корно переманит его в свою область, но теперь… — одумавшись, Цанс замолчал.

Я подсказал:

— Теперь его некому переманивать.

— Очень нехороший намек, — заметил он.

— Простите…

Но профессор снова замкнулся.

Как спросить его о Вейлинге, напряженно раздумывал я. Выдавать болтливую Ливей я не хотел. Наконец, сымпровизировал:

— Перед тем как прийти к вам, я побывал в «Виртуальных Играх» и поговорил с помощником президента, господином Вейлингом. Он сказал, что тоже собирается навестить вас.

— Он так сказал? — недоверчиво спросил Цанс.