Морозные узоры: Стихотворения и письма

Однако очень скоро, на высоте житейского успеха, его восходящая нить обрывается. Началось с того, что сорвалась его лекция «Футуризм и Русь», которую он должен был читать в родном Нижнем Новгороде в феврале 1914 года. Афиши заклеивались объявлением – «Доклад в сегодняшнем собрании ЛXK откладывается на неопределенное время ввиду внезапной болезни Б. Садовского». В дальнейшем прогрессирующая болезнь скрутила его по рукам и ногам в буквальном смысле слова. Суть постигшей его трагедии выразил В. Ходасевич в некрологе (написанном по ошибке в 1925 году, когда Садовской был жив, но о его исчезновении ходили разные слухи), выразил кратко и как нельзя более точно: «…болезнь… почти совсем вывела его из литературного строя… на 35-м году жизни и всего на 12-м году писательства» [118]. Над ним зависло слово «конец». А он, распрощавшись с Серебряным веком, всеми забытый, прожил еще ровно столько же – 35 лет – в затворе, в неизвестности.

Революцию 1917 года Садовской встретил в Москве. «Весь октябрьский ужас я пережил в Москве и привык к канонаде». Теперь, если и приезжал в Москву и в Петербург из своего Нижнего, то только с целью полежать в больницах. Вид у него, прежнего фата, был удручающий. Это увидел Ходасевич при последней встрече с ним: «Вдребезги больной, едва передвигающий ноги, обутые в валенки (башмаков уже не мог носить), поминутно оступающийся, падающий… С болью, с отчаянием говорил о войне <…> И заплакал…

– Это всё вы Россию сгубили, проклятые либералы. Ну, да уж Бог с вами» [119].

Последняя книга его стихов «Обитель смерти», вышедшая в 1917 году в количестве 250 экземпляров, полна горестных предчувствий:

Все умерло и стихло навсегда.

Предания, заветы, честь и слава

Искажены усмешкою двуличной,

Завыл отходную гудок фабричный.

Спешит червей неистовая лава,

И празднуют поминки города.

…………………………………

И алчные несутся чужаки [120]

Торжествовать над свежею могилой…

………………………………………

Склонился Дух пред золотою силой,

И выпал жезл из царственной руки.

По поводу книги В. Ходасевич написал автору: «…есть в ней прекрасные стихи – "Памятник", например. Холодновата она местами – да уж таков Садовской. Вероятно, ему и не надо быть иным. Многое из того, что в ней сказано в смысле "политическом" (глупое слово), – как Вы знаете, для меня неприемлемо по существу» [121]. Действительно, «вдребезги разбитый болезнью» Садовской воспринял политические события крайне обостренно – как крушение России. «Русь погребена безвозвратно, причем на ее могиле не крест даже вбит, а осиновый кол» — с таким настроением он жил последующие годы. Монархист по природе, он не принимал ни малейшего либерализма, никакого «западничества». Он всегда интересовался масонской темой, прозревая червоточины уже в тайных страницах истории Российской империи. Нельзя отказать ему в прозорливости, когда он, подобно Мережковскому, предрекал пришествие хама . В своей нижегородской повести «Побеги жизни» (1913) он писал: «Да, мы — хамы, но сейчас идет наше хамье царство и, пока что, хозяева мы, а не культура, мы, а не народ. Нас много. Наше, брат, всё будет, дай срок. Мы и культуру-то охамим, да и мужикам пару поддадим».

В 1921 году он предпринимает попытку выехать за границу. Его не останавливает даже чуть ли не предсмертное письмо Блока, предостерегающее от этого шага: «…лечат ли сухотку за границей?.. как Вы проживете там? Русским там плохо» [122]. Он настойчив в своих хлопотах, даже подыскал себе для сопровождения патронажную сестру-секретаря. Но полученный от Луначарского отказ решает всё. Многих выпускали за границу для «лечения», только не его, кому лечение было действительно необходимо.

О. Г. Шереметевой он пишет из Нижнего Новгорода: «Живу я в тихой кабинетной обстановке. Пишу, читаю, думаю. Время для меня остановилось на 1916 году, и я во всех отношениях не только экстерриториален, но даже, смею сказать, внемирен. <…> Вам, как другу, скажу, что я весь без остатка растворился в православии и им одним жив. Вера спасла меня <…>» (30 марта 1921).

Смысл того, что с ним произошло, можно понять, сопоставив с записью епископа Варнавы о его посещении Садовского: «Позвали к одному больному, уже второй раз. Это известный наш поэт N (Садовской, который написал "Ледоход"). Прожил жизнь блудно и атеистом. Теперь расплачивается за прошедшую жизнь (впрочем, он молодой человек, лет 35-40), прикован к креслу и постели. Но хотя с виду он жалкий человек, душа же его раскаялась во всех своих прегрешениях, а болезнь его теперь является, с одной стороны, очищением от прежних грехов, а с другой – пособием и побуждением к духовной жизни. Господь не оставляет его Своим утешением» [123].