Морозова и другие

– А я никогда не видела, чтобы так слушали, – улыбнулась она, и между нами растаяли все льдинки.

Светлана стала пить чай, когда он уже стал теплым, а мне заказала еще мороженое.

– Морозова, а тебя как по имени? – спросила она. – Мы же не будем друг друга называть по фамилии, как институтки?

– Фёкла, – сказала я тихо.

– Фёкла! – повторила она с восторгом. – Вот это да! Я так и знала, что у тебя должно быть необычное имя. А я свое не очень люблю.

– Чего? – удивилась я.

– Света – как-то тупо, Светлана – как-то холодно.

– Светка, ну ты и капризная! – вырвалось у меня.

– Во! А Светка – мне нравится.

Так и повелось. Я для нее – Фёкла, она для меня – Светка.

Я показала билет Ольге Маркисовне. У нее было такое выражение лица, будто я открыла Америку через форточку.

– Хм, – сказала она и слегка перекосила лицо. – Ну, это же Родион Щедрин… Он всегда был экстравагантным.

Значит, Родиону Щедрину можно, а мне, обыкновенной студентке, нельзя, получается! Ничего подобного! Я вам еще покажу.

Наверное, у меня так засверкали глаза, что Ольга Маркисовна даже немного отшатнулась.

– Конечно, поезжайте, – сказала она.

– Я ночным поездом туда и ночным поездом обратно, – сказала я и пообещала все внимательно послушать и потом подробно рассказать.

В Москве я была в полдень. До начала премьеры было еще два часа, но я не стала гулять по городу, а просидела в кафе возле консерватории слева от памятника Чайковскому. В Большой зал вошла с трепетом. Сухонькая бабулька на входе внимательно изучила мой билет и любезно позволила пройти. Полчаса я гуляла по лестницам, украшенных красными ковровыми дорожками, глазела на чопорных франтов в дорогих костюмах и на дам с кожаными ридикюлями, рассматривала себя в многочисленных зеркалах и со всех сторон сфотографировала внушительных размеров белый макет Большого зала.

Зал был полон. У меня было место в десятом ряду. Моими соседями оказались итальянцы. Вот интересно, у кого из них Светка выдурила билет? Надо будет у нее спросить. Небось амуры с итальянскими тенорами крутит и морочит головы молодым певцам. Я развернула программку и прочитала:

«Родион Щедрин. «Боярыня Морозова». Русская хоровая опера в двух частях для четырех солистов, смешанного хора, трубы, литавр и ударных. Либретто по мотивам «Жития протопопа Аввакума» и «Жития боярыни Морозовой». Первое исполнение 30 октября 2006 года. Большой зал Московской консерватории. Дирижер Борис Тевлин».

Всем и каждому из неверных, да будет Анафема!..

– Как веруешь? Поведай нам!

– Аз верую по древнему преданию святых. Двемя персты…

– Отрекитесь! Молю аз сам!

– Сам царь вам молвит…

– Верую по древнему преданию святых. Двемя персты…

– Возьмите их! Цепи возложить! Возьмите их!..

Сестры Боярыня Морозова и Княгиня Урусова:

– О сестра моя, не остави…

– Вместе постраждем за старую веру именем Христове…

– Постраждем за истину, аще смерть примем.

– В кой вере родились, в той хотим умереть…

Я смотрела на дирижера и восхищалась. Руки – крылья! Казалось, что они улетают в бесконечность и обнимают собой всех певцов. Литавры и трубы подчеркивали трагичность момента. Да, все было слаженно, все звучало, все было гармонично. Хор, как соучастник действия, произносил злые и жестокие слова царя Алексея Михайловича и других, не поименованных в опере гонителей героинь, комментировал, свидетельствовал и жалел бедных страдалиц. Щедрин прочитал житие XVII века как русские «Страсти», и потому у меня закономерно возникла ассоциация со «Страстями» Баха. Но мне как-то стало грустно. Почему хоровое пение у всех ассоциируется именно вот с таким действием? Вряд ли «Боярыню Морозову» ждет в будущем легкая сценическая судьба, тут требуется особый, нетрадиционный режиссерский подход.

Я вышла из консерватории и сразу начала звонить Светке. Она не ответила. Я посмотрела на часы – только четыре, а поезд у меня в час ночи. Немного подумав, я решила сходить в Третьяковскую галерею и посмотреть на картину «Боярыня Морозова». Ведь я толком ничего не знала об этой боярыне. До закрытия должна успеть, подумала я, и побежала по Большой Никитской в сторону Александровского сада. В Лаврушинском переулке была через сорок минут и билет купила ровно в семнадцать часов. Чтобы не бродить наугад, попросила немолодую барышню в форменном сюртуке подсказать мне, в какой зал пройти.