Морская дорога (ЛП)

Работа спорилось в руках Тьёдхильд. Она ловко управлялась с животными, нигде больше я не видела столько молока, или больших, круглых сыров, как в Братталиде. Её куры несли яйца даже зимой, а у половины её овец рождалось по двое ягнят. Овечья шерсть, которую состригли той осенью, была такой же густой и шелковистой, как в Исландии. Большинство людей думают, что Зелёная страна — бедна, но я нигде больше не видела ферму, устроенную также хорошо, как у Эрика, пока не побывала в Норвегии. Тьёдхильд из тех женщин, у которой и в пустыне зацветут цветы. Летом она заготавливала множество разных трав, вряд ли кто-то мог представить, что они растут здесь. И, конечно же, она родила троих выдающихся сыновей, которые выросли и стали крепкими мужчинами, даже по меркам нашей страны.

Думаю, Тьёдхильд хотелось бы дочку. Ведь она была одержима работой. Я помню, как впервые увидела её, был поздний вечер, и она поздними весенними сумерками всё ещё сгребала и ворошила сено на лугу на другом берегу ручья. Она всегда вставала самой первой, даже раньше домашних рабов. Если у коровы выдались тяжёлые роды, она могла просидеть всю ночь в ожидании появления телёнка. Эрик обычно говорил: "У нас что, мало рабов? Ступай спать, женщина! Наши рабы набивают животы и отлынивают от работы, а ты тем временем работаешь за них!" Но он очень уважал жену, и не зря. Эрик сказал первым, что эта земля обильна и плодородна, но именно Тьёдхильд сделала эту землю такой. Эрик любил пуститься в разглагольствования, но Тьёдхильд слова презирала. Мне всегда казалось, что она слушала мужчин, будто бы детей, подбадривая их, и не слишком принимая к сердцу то, что они имели в виду на самом деле. В некотором смысле я ошибалась, позже я поняла, что она всё же слушала. Если мужчины, которых она любила, говорили о своих мечтах, она упорно работала, будто одна из сестёр-норн, чтобы сделать их явью.

Мне нравилось то, что сделала Тьёдхильд. В первые годы в Братталиде она превратила пустыню в цветущий рай. В её доме было всегда чисто и тепло. Чем бы она ни занималась — выхаживала ли измученных долгим плаванием поселенцев, или помогала ребёнку выдернуть больной зуб, с самого первого дня я каждый день видела её за работой, она вкладывала в каждое дело всю душу, и делала всё как следует.

Поначалу я боялась, что не смогу работать так же, как она. Она делала послабления лишь для больных или для беременных, или для стариков, к которым она относилась с большим уважением. Для всех остальных не существовало отговорок. И мне не стоило переживать по этому поводу. Думаю, она увидела во мне то, чего не было у Фрейдис. И не удивительно, что Фрейдис возненавидела меня. Сначала я не понимала почему. В детстве я чувствовала себя одинокой и всегда мечтала подружиться с кем-нибудь. Я не имею в виду мужчину, а говорю о женщине, о подруге. В Арнастапи я воображала, что у меня есть подруга. Иногда я смотрела на своё отражение в лужице и представляла её. Когда вокруг никого не было, я разговаривала с ней вслух. Единственной ровесницей равной мне по положению, с которой я жила вместе, была Фрейдис, но она видела во мне захватчицу и строила всяческие козни против меня. Теперь-то я понимаю, почему она себя так чувствовала. Видишь ли, она была дочерью Эрика от рабыни, и Тьёдхильд приняла её в своём доме и воспитала как родную дочь. Такова была натура Тьёдхильд. Не знаю, смогла бы я сделать то же самое для внебрачных детей Карлсефни. Если они и были, мне ничего об этом не известно. Но Фрейдис чувствовала себя обделённой и злилась на всех. Её братья — мужчины, законные сыновья Эрика, и поэтому она их ненавидела. На самом деле, она ненавидела мужчин потому, что они мужчины, а других женщин — из-за того, что им повезло больше, чем ей. А кому ещё в Братталиде позволялось почти всё, кроме как не дочери Эрика Рыжего? Её волосы были соломенного цвета, она обычно искоса поглядывала на мужчин, опуская глаза. Она не была красавицей, но, тем не менее, имела над мужчинами больше власти, чем я.

Однажды вечером, когда я поднималась к загону подоить овец, Тьёдхильд встретила меня, и мы с ней разговорились. До этого я ни разу не разговаривала с ней наедине. Она никогда не прекращала работу, чтобы поболтать, если только не нужно было сказать что-то важное, и всегда сразу переходила к делу.

— Гудрид, ты же христианка, так ведь? Тебя крестили?

Я рассказала ей о Халльдис, о проповеднике Тангбранде, и о крещении в Арнастапи.

— Значит, ты веруешь. Что для тебе вера?

Вопрос меня смутил. Я, потупив взгляд, разглядывала россыпь горечавок, на которых упала тень Тьёдхильд, цветы медленно складывали лепестки, будто близится ночь.

— Я не знаю, — пробормотала я, вспомнив рассказ Турид о демоне, который сидел верхом на коньке крыши и колотил пятками по торфяной кровле так, что дрожал весь дом. Вопрос Тьёдхильд напомнил мне о боязни призраков.

— Так не пойдёт. Ты чувствительная девушка, и вынесла немало невзгод. Ты хранила веру во время путешествия сюда?