— Как же быть?
Бенито показал на отточенный кривой мачете, висевший на стене. Он предоставлял слово оружию.
«Говори за меня ты, куцый!»
Прието понял его и согласился с ним.
— Стало быть, ты в бегах?
— Ну да! Я сбежал, чтобы отомстить. За мной гнались по пятам. Я свернул на новую дорогу, что идет из Сан-Хуана, чтобы меня не настигли, но они, наверно, уже сообразили, куда я побегу, стало быть, того и гляди…
— Спрячься!
— Ладно! Я хочу рассчитаться с Гойо за то, что он с ней сделал… А там — будь что будет!
Убогая хибарка Гойо стояла рядом с домом Бенито.
— Часам к двенадцати Гойо придет домой?
— Обычно приходит.
— Ну, и мы тогда…
— Девчонку видел? — преодолевая смущение, спросил Прието.
— Нет. А зачем?
— Ты знаешь, как было дело?
— Мне рассказывали. Во всем виноват он. Они ее подпоили…
— Но он на ней женится.
— А мне какое дело? Пусть сначала ответит мне за нее.
— Как бы ты себе хуже не сделал!
Бенито равнодушно усмехнулся.
— Двум смертям не бывать, — сказал он.
Все в доме как будто сговорились помочь Бенито отомстить. Родная мать дезертира поспешила сообщить сыну:
— Пришел этот негодяй Гойо.
Бенито встал, взял мачете и пошел к своему врагу.
Прието, знавший по собственному опыту, как упорны в достижении своей цели сельские жители, молча последовал за ним. Впереди быстро шагал Бенито.
Идти было недалеко; в нескольких шагах от хибарки Гойо старый лейтенант остановился.
— Я подожду здесь. Ты иди один и не говори, что нас двое на одного.
Дезертир пошел вперед. Должно быть, Гойо был предупрежден о том, что приехал Бенито, потому что двери и окна его дома были заперты.
Бенито подошел к самому дому.
— Гойо! Гойо! — крикнул он. — Выходи, если ты не трус! Один на один! У меня, кроме мачете, ничего нет…
В доме послышался шорох. Отворилось окно, и выглянуло хорошенькое женское личико, — это было подстроено нарочно.
— Кто там?
Кармен! Бенито заколебался. Он был потрясен до глубины души, но тут же взял себя в руки.
— Будь ты проклята! Спрячь свою рожу! — крикнул он. — Мне нужен Гойо.
И он угрожающе взмахнул мачете, сверкнувшим на солнце. Испуганная женщина мгновенно исчезла.
— Гойо! Выходи! Один на один!
Сзади послышалось страшное проклятие — это отводил душу Прието.
Дезертир обернулся и остолбенел… Он увидел, что сюда, плечо к плечу, с ружьями наперевес, бегут солдаты революционной армии, его «ребята».
— Прячься, парень! Беги к реке!
Бедный начальник задрожал от страха за своего родственника. Первой мыслью Бенито было бежать. И он побежал… Но внезапно остановился и застучал в дверь Гойо.
— Будь ты проклята! Гойо, сволочь, выходи!
Ему хотелось выломать дверь. Он знал, что солдаты схватят его и применят к нему пункт военного устава «о попытке к бегству», тот самый пункт, который он сам со всей строгостью не раз применял к дезертирам и заключенным. Но это его не пугало. Единственно, что пугало его и о чем он сейчас сокрушался, это то, что они помешают ему рассчитаться с Гойо.
В полном отчаянии он стал умолять своего соперника выйти к нему на расправу:
— Гойо, ради бога! Дружочек мой, выйди! Разика два пырнем друг друга, и все!.. Один на один! А то ведь меня сейчас схватят, Гойо! Выйди, дружочек! Сделай это ради нее, ради Кармен!
В это время подбежали солдаты; поведение дезертира привело их в полное недоумение.
Командир отдал приказ:
— На прицел! Пли!
Точно обвал в горах, грянул залп:
— Раааа!
Бенито, изрешеченный пулями, повалился на землю… Из ран бурным потоком хлынула горячая кровь…
Анонимное письмо
Они были близкими подругами с самого раннего детства, еще со времени учебы в колледже Непорочного зачатия, где воспитывались под присмотром духовенства, и их дружба оставалась нерушимой до тех пор, пока они не вышли замуж, обе на одной и той же неделе, в знойном июле; и теперь вот уже три года они почти не виделись.
Их мужья питали друг к другу неприязнь, происхождение которой нет необходимости объяснять, достаточно лишь сказать, что один из них, Педро Гаисариаин, был компаньоном фирмы «Гаисариаин и сыновья», торговавшей кожей, а другой, Эстебан Ригоберто Медрано, — компаньоном фирмы «Медрано и сыновья», также торговавшей кожей.
Жизнь и общество поставили Эстер и Марию в такие условия, что нежность и сердечность, готовые прорваться наружу при каждой их встрече, постоянно наталкивались на непреодолимую преграду. На глазах у «всего света» обе женщины едва здоровались небрежным кивком головы, который даже и не был настоящим приветствием, а являлся простым знаком вежливости.
Но здесь, в салоне вдовы доктора Урниса, все было по-другому… Здесь они вновь могли стать близкими подругами, какими, собственно говоря, всегда и оставались, несмотря на внешнюю вежливую холодность, которую необходимо было соблюдать.