Морская раковина. Рассказы

Повстанцы! Людей охватил непреоборимый страх перед повстанцами; одно это слово вызывало панику среди землевладельцев и приводило в ужас девушек! И в довершение всего — реквизиция лошадей: к стихийному разбою присоединился грабеж организованный.

Полгода длилась такая жизнь, и люди начали падать духом. Никому не хотелось засевать поля, — боялись, что труд пропадет даром. У всех опустились руки. Страшная усталость, усталость, порожденная длительным нервным напряжением, охватила всех. Даже энтузиасты, которые первое время поддерживали повстанцев, и те жаждали благодетельного и плодотворного мира.

— Кто на этом выиграет? Только не мы. У нас ничего не изменится.

— Ничего. Обещания быстро забываются.

Лишь много времени спустя сельским жителям открылась жестокая правда — что такое «крестьянский вопрос»: главарь одной из партий сулил крестьянам золотые горы, всячески привлекал их на свою сторону, они храбро сражались, проливали за него кровь, и в конце концов он «победил…». А настоящие победители залечивали свои раны, выставляли напоказ свои увечья и просили милостыню, по-прежнему прозябали в сельской глуши и предавались воспоминаниям…

Вот как обстояло дело. Жизнь обманула их ожидания, но они на нее не роптали.

Да ведь и то сказать: разве их всех не увлекала на первых порах могучая сила мечты, надежда на будущее, разве мечты и надежды не возвышали их над тусклой обыденщиной? И это в какой-то мере вознаграждало их за все жертвы и муки. А зачем требовать большего, если знаешь, что это все равно недостижимо?

Целых полгода, целых полгода текли реки крови! Из мертвых тел можно было бы сложить горы. Во имя чего? По-видимому, только ради того, чтобы в каком-нибудь наспех состряпанном декрете, ни в малой мере не отвечающем интересам народа, вместо одной подписи стояла другая.

Дело только в имени! А за имя, — если, впрочем, оно не является символом, хотя и выдает себя за таковой, — бороться не стоит…

За время длительного отсутствия Бенито вести о нем редко долетали в асьенду. Из одной старой газеты его односельчане узнали, что он тяжело ранен, что у него раздроблено бедро. Потом пришло известие, что он поправился, что он вновь вступил. в ряды революционной армии и что его повысили в чине.

— Слыхали? Он уже лейтенант, — сказал пеонам Прието. — Он не чета здешним увальням, пентюхам, которые не захотели идти в армию…

Пеон Гервасио хитро усмехнулся:

— Лучше бы ему не ходить.

Начальник тоже усмехнулся, но это была горькая усмешка.

— Это ты не зря сказал. Ты прав.

Прието пробормотал что-то нечленораздельное; можно было, однако, понять, что он кому-то грозит, кого-то осыпает бранью.

Да, Гервасио был прав. Бенито лучше было бы не ходить в армию.

Будь он здесь, он служил бы Кармен защитой; он охранял бы ее от ее женской слабости.

— Если бы он был здесь, она бы не свихнулась…

— Конечно! Или уж, по крайней мере…

Прието попытался узнать подробности:

— Говорят, девчонка не виновата, говорят, Гойо ее изнасиловал…

— Это верно, я при этом был. Мы пировали у старого Карло. Сами знаете, как старик празднует свои именины — целую неделю. Тогда это и произошло. Она не виновата — мы ее подпоили.

— Так ты ему помогал?

— Меня Гойо подбил…

— На что подбил? Надругаться над девчонкой?

Краска стыда проступила на сизых щеках Гервасио.

— Да, — признался он.

Прието продолжал допрос:

— Да ведь вы же были друзья с Бенито?

— Это верно. Да ведь Бенито уехал… Гойо тоже с ним дружил.

У начальника вертелось на языке оскорбление, которое ему хотелось бросить в лицо Гервасио.

— Пройдитесь мотыгой еще раз, — приказал он пеонам, чтобы переменить разговор. — Тут остался сорняк.

Июнь. Солнечный день. Воздух — смесь золота с лазурью, переходящей местами в индиго.

Большой колокол в асьенде пробил одиннадцать.

— Колокол прозвонил! Обедать!

Дом хозяина постепенно наполняется батраками, — они получают здесь не только жалованье, но и харчи, — так ведется исстари.

Первыми пришли дальние табунщики; глаз хозяина не мог за ними уследить, поэтому они прекратили работу раньше времени; затем пришли те, кто работал на приречных полях, поблизости от хозяйского дома.

Эти-то и сообщили новость:

— Говорят, Бенито вернулся; правда, мы сами его не видели.

— Вернулся?

— Да, вернулся утречком, верхом на коне.

— Хозяин об этом знает?

— Нет, Бенито спрятался. Он ведь дезертировал.

Прието был ошеломлен этим известием. Он даже не стал обедать и бросился к своему родственнику.

— Говорят, Бенито вернулся. Это правда? — не входя в дом, спросил он у его матери.

— Да, на зорьке приехал. Только он от всех прячется.

— Почему?

— Он дезертир.

— А про Кармен он уже знает?

— Как не знать! Из-за этого он и дезертировал.

— Вот беда! Надо бы поговорить с ним!

— А вы войдите. Вы такой человек, что вам верить можно.

Прието вошел. В комнате, на гамаке, почти касавшемся расстеленной на полу циновки, сплетенной из тростника, лежал Бенито.

Он словно вытянулся и пополнел.

Увидев начальника, Бенито привстал.

— Плохо мое дело, — сказал он вместо приветствия. — Я ранен!

— В ногу или сюда? — Прието дотронулся до его левого бока.

— Вы угадали, господин лейтенант. Сюда!