Морская школа

На свой пароход мы вернулись только к ужину. «Ок­тябрь» уже был подведен к причалу. За кормой «Ок­тября», у этого же причала, стоял английский пароход «Снэрк». На корме его под названием был обозначен порт приписки: Глазго.

Вечер был тихий и теплый. В кубрик идти не хоте­лось, и мы с Илько расположились ужинать на палубе, у трюмного люка. К нам присоединились Матвеев и еще два кочегара.

Залив чуть заметно рябил, отражая в бесчисленных отблесках низкое заполярное солнце. Вдоль берегов тя­нулись неширокие полосы безупречной глади – каза­лось, что вода застыла тут на веки вечные.

В вечернем воздухе плыл смешанный запах сырости скал и водорослей, смолы, тюленьего жира. Тишина обняла залив, корабли, причалы. Жизнь в порту словно замерла. Редко-редко на палубе какого-нибудь из паро­ходов появлялся человек и сразу же исчезал.

Ужинали мы молча. После вахты и прогулки по го­роду чувствовалась усталость.

Вокруг было очень тихо, и потому внезапный резкий металлический звук заставил всех нас поднять голову. Затем сразу же раздался продолжительный сыпучий шум, послышались всплески воды.

Матвеев вскочил и побежал на корму.

– Смотрите, что делают! – крикнул он возмущенно.

Мы тоже поднялись и направились было на корму, но Матвеев уже возвращался.

– Видите, что придумали! – сказал он, показывая рукой на «Снэрка». – Шлак сбрасывают за борт. Засо­ряют гавань. Ну за это они ответят! У себя в Лондоне или Глазго они так не делают, а у нас, думают, можно.

Засорять гавань строго-настрого воспрещается. Да­же мы, соломбальские мальчишки, хорошо знали об этом и никогда не бросали камней в гавань. А англи­чане здесь, в Мурманске, высыпали в воду полные кад­ки шлака. Выбрасывать шлак можно только в указан­ных местах на берег или в море.

– Ничего, мы их научим нас уважать! – Матвеев решительной походкой направился в кают-компанию.

По вызову капитана явился представитель из порто­вой конторы. Вместе с Матвеевым он пошел на «Снэрк».

– Почему сбрасываете шлак в воду? – спросили английского кочегара.

– Механик приказал.

– А вы знали, что это запрещено?

– Конечно, знал. Говорил механику, а он приказал сбрасывать в воду.

– А у себя в Глазго сбрасываете шлак в воду?

– Нет, в Глазго запрещено сбрасывать.

– Наглец ваш механик! – в сердцах сказал пред­ставитель порта по-русски.

Вызвали механика и капитана «Снэрка».

– Я не знал, что у вас нельзя, – пробовал увиль­нуть механик. У него, конечно, были другие соображе­ния: «Сейчас, на стоянке, вахтенному кочегару нечего делать – пусть вирает и сбрасывает шлак, иначе в мо­ре придется для этого вызывать подвахту».

– Сколько лет вы плаваете?

Англичанин нахмурился. Вопрос был в этом случае неприятен. Механик не мог быть новичком.

– Это к делу не относится.

– Стесняетесь своего стажа и опыта? – усмехнулся представитель порта и обратился к капитану «Снэр­ка»: – Придется составить и подписать акт.

– Я отказываюсь, – заявил английский капитан.

– Дело ваше, – спокойно сказал представитель порта. – В таком случае «Снэрк» будет задержан в порту. Мы не можем нарушение оставить безнаказан­ным. Покойной ночи, сэр!

Представитель порта и Матвеев вернулись на «Ок­тябрь». В кают-компании был составлен акт о засоре­нии гавани.

Меня и Илько позвали в кают-компанию. Там, кро­ме представителя порта и кочегаров, были наш капитан и механик Николай Иванович.

– Вы видели, товарищи, как со «Снэрка» сбрасы­вали в воду шлак? – спросил у нас портовик.

– Видели, – в один голос ответили мы.

– Тогда прошу подписать этот акт.

Дрожащей от волнения рукой я кое-как вывел на бумаге свою фамилию. Я еще никогда не подписывался на таких важных документах.

Илько тоже расписался. Николай Иванович поло­жил руку на плечо Илько.

– Были времена, сам помню, – сказал он, – жи­телей тундры в клетках через Петербург за границу во­зили на помеху иностранным туристам. Как зверей, на показ возили. И это называется у них цивилизацией! А вот теперь Илько их будет учить культуре и порядку.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ ДОМОЙ

Ночью с северо-запада подул свежий порывистый ве­тер. К утру ветер усилился и перешел в шторм. Порт наполнился непрерывным шумом – свистом ветра в снастях, тугими хлопками флагов и брезентов, ударами прибойных волн о борта и причалы.

Я вышел на палубу.

«Снэрк» все еще стоял у причала рядом с «Октяб­рем» – два корабля под разными флагами у одного при­чала. Но то были флаги не просто различных стран – они были флагами различной жизни.

На корме «Октября» развевалось красное полотнище с серпом и молотом в уголке. И это означало для нас многое – свободный труд, дружбу рабочих и крестьян, дружбу народов.

На «Снэрке» висел британский флаг. Он утверждал силу денег, богатство одних и нищету других, рабство колониальных народов – флаг чужого мира. На этом пароходе, на атом маленьком плавучем кусочке Анг­лии, именуемом «Снэрком», были чуждые нам Законы и порядки.

Все это я уже хорошо понимал.

На палубе я почувствовал, как меня охватывает озноб.

– Прохладно, – сказал я, поеживаясь.