— И еще как стараюсь! Самое главное начальство пожаловало смотреть, как я крушу камень. Погодите несколько дней, и я стану первым человеком в тоннеле, а потом… Потом они навеки запомнят Бакуту…
На исходе ночи штурман проснулся от легкого толчка. Очнувшись, он с удивлением увидел, что все его товарищи спят. Кто это мог быть? Алендорф? Но немец никогда не приходил ночью. Головин встал.
Дверь была немного приотворена, и в каюте был кто-то посторонний.
Присмотревшись, Головин узнал караульного начальника.
— Молчание, — закрывая ладонью его рот, прошептал японец. — Я знаю, вы говорите по-английски. Слушайте меня. Послезавтра я приду за ответом.
Пораженный Головин схватил японца за руку. В нем проснулась надежда на спасение.
— Запомните. Меня зовут Накамура, — промолвил японец. — Я не могу долго объясняться. Слушайте меня и ничего не спрашивайте. Я решил покончить с собой. Мне многое доверено, и в начале войны с повышением и наградой меня отправят на родину. Но я знаю: мой долг — пожертвовать жизнью и предотвратить кровавое преступление. Если вы также для этой цели решитесь на риск, нам, может быть, удастся оповестить мир о существовании тайной подводной базы — этого вулкана войны на дне океана. Послезавтра я приду за ответом. Помните, меня зовут Накамура! — Проговорив все это взволнованной скороговоркой, японец выскользнул из каюты.
В ожидании назначенной ночи
«Кто он? Провокатор или спаситель?» мучительно раздумывал я по поводу ночного посещения японца. Но что за смысл испытывать нашу и без того известную ненависть? О, никогда мне не забыть этих дней ожидания!
На второй день моей работы в центральном отделении в крепости, вероятно, произошло какое-то происшествие. С мрачными, озабоченными лицами проходили мимо офицеры, делая друг другу тревожные знаки, и раньше обычного прозвучала сирена.
Когда я возвращался в каюту, угрюмый конвоир нервно торопил меня. И вдруг я услыхал ужасающие вопли из кубрика корейцев. Крики и плач слились в отчаянный вой. И за дверями каюты до глубокой ночи беспрестанно слышались возбужденные шаги. Наконец все стихло… Бакута спал, свесив с койки свою могучую руку. Прислушиваясь к дыханию друзей, я ждал… Придет ли тот, кто назвал себя Накамурой?..»
Выжидая условленного срока и боясь возможного разочарования, штурман скрыл от друзей ночное посещение Накамуры.
5 декабря, за полчаса до рассвета, как и в позапрошлую ночь, раскрылась дверь каюты, и перед Головиным предстал караульный начальник. Убедившись, что все, кроме штурмана, спят, японец приблизился к нему и чуть слышно произнес:
— Тише! Не будите товарищей! За мной!
Накамура крепко стиснул руку штурмана и, не давая ему возможности сопротивляться, увлек его за собой.
Пред ними открылся длинный, слабо освещенный коридор. Два поворота — и они остановились у железной стены. Огромная труба уходила вверх, и по бокам ее виднелись мраморные щиты с циферблатами, рычагами и штурвалами. Широкий брезент, раскинутый на полу, судя по очертаниям, прикрывал вытянувшиеся человеческие фигуры. Удушающий смрад тянулся из темноты.
— Мертвецы, — торопливо бросил Накамура. — Это участь всех, кто находится в «Крепости синего солнца». Но вы через пять минут будете дышать воздухом океана, увидите небо и солнце.
Побег
Накамура остановился и зажег карманный электрический фонарь. С лихорадочной быстротой он кинулся в угол и отвернул покрывало. Луч света скользнул по окостенелым ногам корейцев. Накамура тем временем отыскал, очевидно, накануне спрятанный им мешок.
— Спешите, — прошептал он и, вытряхнув мешок, передал Головину легкий сверток. — Спасательный пояс!
После того как штурман повязался поясом, японец повесил ему на шею длинный плоский деревянный футляр.
— Ракетный пистолет, — отрывисто проговорил он. — На востоке движется пароход. Это точно известно. В океане еще темно. Вынырнув из воды, вы немедленно раскроете футляр. Пистолет заряжен. С парохода увидят ракету…
— Но мои друзья, мои товарищи!..