Морские дежавы. Морская культура, континентальные империи и конфликт, который создал современный мир

Джон Рёскин проследил гибель Венеции как морской державы в том, что на смену родной готической архитектуре, представлявшей собой вполне морское сочетание римских, византийских, арабских и итальянских влияний, пришло импортированное с материка палладианское барокко. Этот выбор отражает более глубокие культурные течения, которые заставили город-государство сконцентрироваться на других ролях после потери морской империи. Он выделил темы, которые повторяются во всех великих морских державах: инклюзивная политика, центральное место торговли в гражданской жизни и противостояние универсальным монархиям, гегемонистским державам, нацеленным на завоевание и господство. Эти гегемонистские угрозы исходили от Османской Турции, Габсбургской Испании и Римской церкви - угрозы, которые до сих пор находят отклик у британской публики. Прежде всего, морские державы боролись за торговлю. Британцы недавно открыли Китайскую империю с помощью амфибийной мощи, так же как венецианцы использовали Четвертый крестовый поход для создания своей морской империи. Независимо от своих личных религиозных взглядов венецианские лидеры тщательно "просчитывали" экономические преимущества, которые государство могло получить, нарушив их веру, поскольку "сердце Венеции было в ее войнах, а не в ее поклонении". В тексте, адресованном его ровесникам, Рёскин заметил, что упадок Венеции, начавшийся с гибели аристократии, был ускорен потерей частной веры.

Двумя годами ранее понятие "морское государство" с некоторым запозданием вошло в английский лексикон. Оно появилось в пятом томе монументальной "Истории Греции" Джорджа Грота, которая вышла как раз в тот момент, когда Великобритания начала гонку военно-морских вооружений со Второй французской республикой. Гроут не счел нужным связывать британскую и афинскую морскую мощь: никто из его современников не заметил бы этого. В его книге содержится самое раннее употребление терминов "морская мощь" и "талассократия", приведенных в Оксфордском словаре английского языка, которые Гроут заимствовал непосредственно у античных авторов. Он использовал их, чтобы связать современные британские проблемы с образцовым афинским государством, повторяя замечание Геродота о том, что афиняне сознательно сделали себя "морской державой".

Десятилетие спустя швейцарский историк Якоб Буркхардт развил метод Рёскина, построив магистерский анализ государств, культуры и власти в эпоху Возрождения на тезисе "Государство как произведение искусства". Буркхардт использовал концепцию конструируемой идентичности для анализа государств ранней современной Италии. Оба они признавали решающую роль выбора в эволюции государства, а идентичность была изменчивой, а не фиксированной. Рёскин, погруженный в морскую культуру викторианской Британии, решил сосредоточиться на Венеции, в то время как Буркхардт, уроженец Базеля, обратил внимание на Флоренцию.

В 1890 г. американский морской офицер капитан Альфред Тайер Мэхэн предпринял более прозаическую попытку классифицировать составляющие морской мощи в своем эпохальном тексте "Влияние морской мощи на историю 1660-1783 гг.", опубликованном в 1890 г. В отличие от Рёскина и Буркхардта, Мэхэн не занимался душой морской мощи, а лишь ее стратегической поверхностью. Он разделил греческое слово на словосочетание "морская мощь", потому что не мог обратиться к Венеции или Британии в поисках предшественника морской мощи для своей страны. Они были слишком малы, слишком слабы и, прежде всего, слишком морскими, чтобы определить сущность зарождающейся континентальной сверхдержавы. Вместо этого Мэхэн обратился к военно-морской мощи республиканского Рима, континентальной военной империи, стремившейся к господству в полушарии. Классической моделью, которую он выдвинул, был не рост карфагенской морской мощи, а ее уничтожение римской военной мощью. Аналогичным образом его современным примером было не возвышение Великобритании, а неспособность континентальной Франции достичь военно-морской гегемонии, необходимой ей для того, чтобы сокрушить своих слабых морских противников и стать новой Римской империей под властью Бурбонов, республиканцев или императоров. Мэхэн хотел, чтобы его соотечественники поняли, что первопричины неудач Франции кроются в неудачном стратегическом выборе, а не в континентальной идентичности, поскольку он понимал, что именно они, а не британцы, станут преемниками римской мантии.