Морские досуги №6

Но, увидев в покупателе ум, понимание, юмор, хватку, открытость, расположится к нему до слёз, почти не наигранных, уважением внутренним, и поимеет его не больно, соблюдя и свой интерес, и его не разорив. Восточный, стамбульский торговец, — психолог, полиглот (большинство сносно общается на русском и ещё трёх языках в объёме нужных торговле фраз). Он весельчак, калькулятор, немного бандит, и часто философ. Совладай с таким. Только дружить! Семьями… И, когда часто заходили круизами в Стамбул, завёл я себе несколько таких дружбанов, которые, завидев меня задалёко, криками радости и приветствий ставили пол базара на уши. И все эти пол базара радовались вместе с ними, выражая радость улыбками и приветственными жестами. Что радость покупки, в сравнении с радостью стольких турецких людей к тебе и твоему кошельку! Пролетарии всех стран соединяйтесь! На том базаре резко обостряется работа всех пяти органов чувств, а главное, воображение. На ум идут слова Магриб, Алладин, Коран, лампа, сокровища, суры, динар, пещера, янычар. И все они смешиваются в один кальянный дурман, волшебно заполняя сознание, и вытесняя из него последние решения последнего партсъезда и офицерского собрания экипажа.

Про глаза я уже говорил. Руки тебе не подчиняются, хватают всё подряд, щупают, подносят к носу, который сам занят перевариванием восточных ароматов кож и кофе. Уши шевелятся в разнобой в попытках услышать всё сразу, — музыку, гомон базара, самое выгодное предложение. Руки не понимают простой вещи. Если они взяли что-нибудь с прилавка, и даже сразу положили обратно, — всё! Ни они, ни остальное тело себе не принадлежат. На него мгновенно заявляет права собственности владелец прилавка. Если тело пытается сменить диспозицию, уйдя к другому прилавку, это практически невозможно. Новый владелец тела загораживает своим тщедушным путь к отступлению, падает в ноги, машет своими руками, как гусар, отгоняющий саблей дождь.

Попробуй уйти не купив. Принятие отвергающих поз, категоричность занятия твоего рта горячим, хрустящим колечком с сезамом, означающим невозможность продолжения разговора, положения не спасают. Только, позорное европейское бегство, с подставлением спины, под летящее вдогонку, — «Вах, не джигит!» или чего-то ещё, слава Богу, совсем не понятного.

Это весело, интересно. Тот базар завораживает сочетанием современного бытия с многовековым укладом и мудростью, в которые ты никогда не проникнешь, которые никогда не постигнешь, как не старайся. И, только потому, что ты из другого мира. Мира борща, снега, берёз, других молитв, обетов, куполов, другого Солнца, других корней и рассветов. И когда наступает час возвращаться в свой мир, всё дальше отходя от этой Сказки восточной, наплывает лёгкая грусть расставания с ней, её ароматом, пением рабынь, звоном чеканки, волшебством табаков и живой, откровенной еды, таинством восточной души. Хочется унести с собой кусочек этого пёстрого лоскутного одеяла. Чтобы там, в своём мире суровых зим и технологий, укрываться им иногда, доставая его из кладовок памяти мариманской. Последний штрих Моего Стамбула. В памяти ещё много чего турецкого о Мерсине, Кемере, но надо успеть за жизнь ещё и о других памятных местах по всему свету рассказать. Их есть у меня.

Заметки о кругосветке. Бали

Мой Бали моложе современного лет на 37 лет. Без отелей, толп праздничных людей, столов на берегу. Помню берег без утёсов, низкий, сплошь заросший пальмами, с редкими, проступающими в кронах, загадочной формы крышами каких-то строений. Острова в океане… Попадая в такие экзотические места, человек из сегодняшнего мира Оруелла — "1984" становится умным ребёнком. Если душа его не переполнена "чернилами" до краёв, он впадает в эйфорию бесконечности мира и удивительное ощущения себя в этом мире, возвращается в забытое начало. Сам не раз испытывал эти чувства, бывая в таких местах. Это не романтика. Это обнажение сути начальной человеческой чистоты. Там хочется сбросить одежды с тела и слиться с истинной чистотой и первозданностью. "Леонид Собинов" за отсутствием здесь порта стоял на рейде. Пассажиров — англичан возили на берег мотоботами. Я на боте механиком. Океан был тих, как лесное озеро. Пассажиры не галдели, как обычно, замерли широко открытыми глазами в неизведанном. Даже второй помоха капитана (имени не помню), записной болтун и хохотун, затих и ушёл в себя, продолжая привычными руками вращать штурвал. Стучащий в этой тиши дизель, растерянно мешал покою мира вокруг. Миля до берега плавно растворилась в празднике единения с природой.

Остров встретил нас не берегом, но лесом свай, торчащих на 4–5 метров над водой. Бывшие деревья, пересаженные в океан, держали на себе целый посёлок из пальмовых домиков. Все домики одинаковые.

Очевидно, здесь люди уже достигли апогея равенства и братства.

Детёныши этих детей сидели, свесив ноги на кромке бревенчатого настила, и махали нам ручками, приглашая в своё равенство.