Морские гезы

На этой площади я оказался случайно. И ведь хотел повернуть в другую сторону. Привлекли гудение труб и звон литавр. С одной стороны площади, вымощенной красно-коричневым кирпичом, была двухэтажная ратуша, сложенная из него же. Из-за этого казалось, что площадь — часть ратуши. На ступеньках ратуши стоял профос (полицейский) с надраенным жезлом в правой руке. На верхушке жезла был шагающий на задних лапах лев. На профосе был черный берет, как бы раздутый, напоминающий шляпку гриба, и черный длинный гаун, подпоясанный широким кожаным ремнем с рапирой в позолоченных ножнах. Возле крыльца стояли два десятка пехотинцев в шлемах-морионах с высокими металлическими гребнями и сильно загнутыми спереди и сзади полями и в кирасах. Вооружены гвизармами и длинными кинжалами. Впереди них на сером коне сидел, как мне подсказал зевака, прокурор — пожилой чернобородый мужчина в высокой красной шапке, напоминающей епископскую, и темно-красном дублете, расшитым золотыми нитками в виде горизонтальных волнистых линий. В левой руке он держал развернутый бумажный свиток и монотонно читал обвинительный приговор. Справа и чуть дальше от ратуши стоял палач в обычной черной войлочной шапке, шерстяном черном жилете поверх белой рубахи и черных штанах до коленей, без чулок. На ногах покрашенные в черный цвет сабо. В руке он держал горящий факел, от которого шел черный дым. Обвиненный — мужчина в возрасте Христа с опухшим и посиневшим от побоев лицом, облаченный в длинный полотняный балахон, на котором нарисовали красные языки пламени, — стоял возле каменного столба посреди площади. На мужчины был железный ошейник, соединенный цепью с железным кольцом на столбе. На расстоянии метра полтора от столба были сложены по кругу охапки сена и валежника. Осужденный, понурив голову, тупо смотрел себе под ноги. Казалось, он не слышит прокурора, и всё происходящее на площади не имеет к нему, «закосневшему в ереси», никакого отношения. По краю площади стояли люди разного возраста и социального положения. Их становилось все больше, поэтому передних подталкивали вперед, свободное пространство между кострищем и зеваками становилось все меньше.

— … Отныне всем и каждому возбраняется печатать, читать, хранить и распространять писания, книги и учения Мартина Лютера, Иоанна Виклифа, Яна Гуса, Марсилия Падуанского, Эколампадия, Ульриха Цвингли, Филиппа Меланхтона, Франциска Ламберта, Иоанна Померана, Отто Брунсельсия, Юста Ионаса, Иоанна Пупериса и Горциана, а равно и Новый завет, изданный Адрианом де Бергесом, Христофом да Ремонда и Иоанном Целем, каковые издания полны Лютеровой и прочих ересей, за что богословский факультет Лувенского университета осудил их и запретил, — бубнил прокурор. Сделав паузу и прочистив горло, он продолжил: — Заподозренные в ереси и в помощи еретикам подлежат наказанию: мужчины — казни, женщины — погребению заживо. Те, кто донесет о еретиках, получит имущество изобличенных, если стоит не дороже ста флоринов, и десятую часть того, что больше.

Дальше он перечислил грехи обвиненного — принадлежность к анабаптистам — и меру наказания — сжигание на костре. Анабаптисты грешили тем же, что и ариане. Они считали, что для общения с богом посредники не нужны, отказывались содержать мошенников в рясах. Поэтому расправлялись с анабаптистами с такой же беспощадностью.

— На малом огне или большом — пусть выбирает сам, — закончил прокурор и кивнул палачу.

Тот прошелся по кругу и поджег солому. Загорелась она легко. Пламя быстро перекинулось на валежник, который затрещал громко.

Осуждённый сперва стоял неподвижно, вроде бы не замечая ни огонь, ни дым. Когда пламя разгорелось сильно, вдруг рванулся к нему, намереваясь упасть на горящий валежник. Длина цепи не позволила. Еретик повис на ней, наклонившись верхней частью тела к огню.

— На быстром огне решил, — тоном знатока произнес стоявший рядом со мной мужчина, от которого сильно воняло прокисшим пивом.

Сперва пламя пробежало по бороде и усам, будто слизав их, перекинулось на волосы. Осужденный отшатнулся инстинктивно, а потом опять наклонился к огню. Языки пламени и дым скрыли еретика от меня. Я почуял сильный запах паленой шерсти и мяса и подумал, что на его месте уже бы заорал благим матом. Лучше погибнуть в бою…

Закосневший еретик все-таки закричал, но не от боли и не ругая судей и палача, а прощаясь с жизнью.