Морские нищие

— И Рим, — повторил он серьезно. — Папа прислал недавно Альбе освященную шляпу и шпагу, как знак особого благоволения к «воину римского престола». Он торжественно благодарил и благословлял кровавый труд Альбы. Этим и знаками отличия Альба кичится. Тщеславие и дьявольская гордость вскружили ему голову. В выстроенной в Антверпене крепости он поставил сам себе еще при жизни памятник, подобный сатанинскому истукану. Он считает себя полубогом, затмившим славу всех смертных…

— Палач он, а не полубог!

— Цепная собака короля Филиппа!.. И антихриста-папы!..

Лембр, подождав, пока наступит тишина, продолжал:

— Верные сыны родины, Вильгельм Оранский обращается к вам с приказом, запрещающим всякие враждебные действия против всех владетельных государей, которые покровительствуют реформатскому учению. Герцог Альба и его приверженцы — вот ваши единственные противники.

Рустам тихо пробурчал:

— Принц всегда будет поддерживать принцев!..

Генрих строго взглянул на него:

— Ты сам не знаешь, что говоришь! Оранский действует, как государственный человек.

— Я знаю только, — упрямо бросил мавр, — что все беды простого народа идут всегда от этих самых принцев, королей, императоров, и светских и духовных!

За время пребывания среди «морских нищих» между Генрихом и Рустамом часто поднимались споры. Всякий раз оба оставались при своем мнении. Друзья перестали находить общий язык в общем деле. Рустам считал Генриха недостаточно решительным, а Генриха огорчала в Рустаме суровая ожесточенность.

Рустам был счастлив среди привычных с детства просторов моря. В нем воскресла воинственность предков — завоевателей Пиренейского полуострова. От прежнего мечтателя-художника, вкладывавшего в свою работу тоску и страсть к красоте, не осталось и следа. Глаза потеряли выражение былой печали и глубины. Они стали острыми и колючими, как у ястреба, стерегущего добычу.

А Лембр продолжал взволнованно:

— Где благосостояние нашей родины? Где ее веселая трудовая жизнь? Родная земля стала нашей виселицей, костром… Слышите ли вы, смелые сыны своего народа: ваши жены, дети, сестры, братья, отцы, матери одним росчерком пера Альбы стали жертвами палача. Слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы вся страна была судима только за то, что хочет жить, как велит ей совесть?

Гёзы молчали. Лица их были мрачны.

Лембр говорил:

— Но истинная причина этой злобы — жажда богатства. В казну короля Филиппа и святейшего Пия Пятого льются реки нидерландских денег. Альба каждый день придумывает всё новые и новые налоги. Ему уже мало конфискаций. Он потребовал налог на все наследственные имущества и вообще на собственность. Но и этого ему показалось мало. Последний его указ требует десятипроцентного налога на всякий предмет торговли. И вот ради этого-то и гибнет наша страна, нидерландцы!..

Дальнейшие слова утонули в яростном реве негодования. Собрание приняло приказ Оранского без всяких ограничений. Адмиралу Долену пришлось покориться общему решению. Лембр отвел Генриха в сторону:

— Вы хотели переговорить со мной?

Генрих рассказал о своем желании оставить флот и присоединиться к Оранскому:

— Мне необходимо, кроме того, повидать некоторых лиц, к которым у меня сохранились письма.

Лембр обещал помочь ему попасть на материк.

Генрих подошел к Иоганну и протянул ему руку:

— Прощай, друг, до лучших времен. Не давай Рустаму безумствовать. У него в сердце не кровь, а лава…

Иоганн горячо обнял его.

— Значит, все-таки решил? Уходишь? — сказал Иоганн задумчиво. — Ну что ж, у каждого своя дорога. Тебе, видно, не пристала бродячая жизнь… У меня к тебе просьба, — продолжал он тихо: — если случайно тебе придется попасть в Гарлем, найди там семью музыканта Якоба Бруммеля и передай, что Разноглазый ищет отнятое королем Филиппом счастье…

В тот же вечер Иоганн, Генрих и Рустам собрались на прощальную пирушку на носу корабля, над пенящейся, убегающей назад волной.

Положив руки на плечи Рустама, Генрих долго смотрел в его строгое лицо. И Рустам не выдержал пристального взгляда друга. В черных глазах его затеплились искорки былой ласки. Генриху сразу вспомнился куст мавританских роз под стеной коллегии, гончарный станок возле бочки с водой, поток солнечных лучей среди листвы, жужжание пчел и бархатный женский голос, певший: «Цвети, сладкий миндаль, ах, цвети!..»

Мысли Генриха потекли дальше. Замерла песня, затих навсегда соловей — Гюлизар… Сердце Генриха, как клещами, сжала тоска. Еще один голос, самый близкий, самый любимый, говорил нараспев: «Свежий источник… источник любви…»

Высокий, густой кипарис над скамьей — сторож сказочного счастья… И два вензеля на нем. Один совсем еще свежий: «Г. И.».

— Давайте поклянемся, — сказал Генрих задушевно и серьезно, — хранить нашу дружбу и верность до последнего вздоха.

Все трое крепко взялись за руки.

Через несколько дней Лембр, посланный принца Оранского, увез Генриха на материк кружным путем на английском торговом судне.

Благословение святых отцов