Морские повести и рассказы

– А то и делаю, – вздохнул непризнанный классик, – что в детстве маманя нам с братом клизму поставила, а сама к любовнику побежала, а про то, что клистир поставила, и забыла…

В кафе-мороженом на Большом проспекте недалеко от Введенской, куда я завел гостя, оказалась совсем маленькая очередь – всего человек пятнадцать. Кафе чистое, аккуратное, заведующая меня знает: несколько раз я покупал у нее из-под прилавка шампанское «с собой». Это обычно случается у меня в воскресенье, когда магазины закрыты. Первый раз я показал даже свой писательский билет и врал, что дома у меня сидят иностранцы, а угостить их нечем. Теперь же мне ничего не предстояло доказывать: Аркадий Тимофеевич даже для самого невнимательного взгляда выглядел чужеземцем.

Я усадил гостя за столик, занял очередь и потом уже – этак мимоходом – спросил:

– Может, к пломбиру хотите бокальчик шампанского?

– С утра? – засомневался Аверченко.

– Оно легонькое, шипучее, лучшее в мире, советское, – сказал я.

– Ну, если вы так уговариваете…

Как-то сам для себя неожиданно я взял не по фужеру этой дряни, а сразу бутылку, чтобы, как ныне говорят, не пачкаться. Взял и мороженого разных сортов с сиропом.

– Вы, однако, бонвиван, – заметил Аверченко.

– Это на каком? – спросил я, наливая шампанское и изо всех сил стараясь скрыть дрожание рук. Я, правда, знал: когда пропихнешь в глотку и проводишь до желудка первый, самый омерзительный фужер, руки дрожать перестанут.

– А где нынче Александр Третий?

– Точно не знаю. Скорее всего, в Петропавловском соборе, а вообще-то вам лучше знать про покойников.

– Я про «пугало» Трубецкого, на Знаменской площади.

– На задах Русского музея валяется и тем портит нервы искусствоведам. Сейчас разговоры ходят, что за выдающиеся художественные и типические качества его собираются выставить на публику. Место никак не выбрать.

Аверченко сказал, со вкусом пригубливая шампанское:

– Год назад подзахоронили к нам на кладбище современного молодого человека. Согласно его последней воле – с транзистором. Пока батарейки не разрядились, мы всем кладбищем на всех языках последние новости и «Битлз» слушали.

– А я-то думаю, откуда вы так хорошо информированы… Так вот, согласно нашему своду законов, то бишь Конституции…

– Простите, Конституция у вас со времен Алексея Михайловича! Тот присягал, что он и его преемники останутся верны основам закона на веки вечные.

– Эту остроту вы сами придумали?

– Нет, депутат в Думе от Курской губернии Шечков. Он это в конце девятьсот седьмого года Столыпину сказал.

– И что тот гигант ответил?

– Вот и государь так понимает, нынешний.

– Значит, дал Шечкову прикурить.

– В каком смысле?

– Господи! До чего трудно с бывшим русским писателем разговаривать. Простите, Аркадий Тимофеевич… Оставим политику. Пару слов о том, как ТАМ, у вас на небесах?

– Нет. Ни слова. Дал расписку о неразглашении. И потом, знаете, точка зрения непосредственного участника события всегда субъективна. Когда вы угодите ТУДА, вам, возможно, все покажется в ином свете.

А я-то потянулся к нему – родная душа! – с доверчивостью ромашки, поворачивающей головку за солнышком ясным.

– Так на какое кладбище поедем?

– На Волково, – решительно сказал Аверченко, мы встали из-за столика.

Аркадий Тимофеевич, окинув взглядом стайку девушек за соседним столиком, воскликнул:

– Хотя бы одна из этих чудесных девушек нахлобучила мне на нос мою шляпу! Или хотя бы дернула за ухо!

– Хорошенькое желаньице для старого покойника, – заметил я.

– Вы неправильно меня понимаете. Я ни на что не претендую. И вообще, славился своей скромностью в женском вопросе по всему Анатолийскому побережью.

4

Когда мы вышли из кафе, грохнул полуденный выстрел петропавловской пушки.

Аверченко зажмурил глаза:

– Террор?

– Какой нынче террор?! Самолет угонят или одного премьер-министра шлепнут, а шуму-то на всю планету! – После выпитого шампанского в лучах яркого солнца меня, ясное дело, понесло.

– Да, были времена! – рассуждал Аверченко, слегка покачиваясь. – Пешком по улицам в конце девятьсот шестого только градоначальник Лауниц разгуливал. Удивительного обаяния болван! Купил пуленепробиваемый панцирь и начал пешком ходить. За тысячу рублей купил. Скуп, а на панцирь расщедрился. Ровно десять дней гулял. А на одиннадцатый его прихлопнули.

Навстречу гурьбой прошли человек пять матросиков с «Краснознаменный Балт. флот» на ленточках. Аркадия Тимофеевича шарахнуло от них, как дореволюционную лошадь от современного десятитонного самосвала, хотя матросики были абсолютно трезвы, аккуратны, щеголеваты даже. Я немного удивился, но сделал вид, что не заметил.

– Побаиваюсь матросиков. Особенно балтийских. Они самые развращенные были, – объяснил Аверченко.

– Самые революционные.

– Конечно, конечно. Но все с разврата Александры Федоровны пошло. Она на «Штандарте» со многими офицерами развлекалась. Им за такие услуги флигель-адъютанта выдавали. Старались морячки. А матросы за развратными сценами в каюту Александры Федоровны подглядывали. Отсюда и пошла зараза по всему Балтфлоту. И докатилась до Смольного и Дыбенко.