Морской ястреб. Фаворит короля.

«При этих словах, — пишет он, — я бросился между ними, чтобы прикрыть её собой. „Собака! — вскричал я. — Собака, страданиями искупишь ты свои отвратительные деяния!“ — „Страданиями? — передразнил меня сэр Оливер и расхохотался. — Я уже достаточно страдал. Потому-то я и вернулся сюда“. — „Тебя ждут ещё большие страдания, о ты, исчадие ада! — предупредил я его. — За свои преступления ты понесёшь заслуженную кару. Это говорю тебе я, и Бог мне свидетель“. — „От кого же, да будет позволено спросить?“ — „От меня!“ — крикнул я, ибо к тому времени уже пребывал в состоянии неподдельного гнева. „От тебя? — усмехнулся он. — Так это ты собираешься поохотиться на Морского ястреба? Ты, жирная куропатка? Прочь с дороги! Не мешай мне!“»

Согласно дальнейшему повествованию лорда Генри, сэр Оливер что-то произнёс по-арабски, и мавры, схватив нашего хрониста, привязали его к стулу.

После пяти долгих лет сэр Оливер вновь стоял перед Розамундой, понимая, что не было за всё это время мгновения, когда бы он не верил в их встречу.

— Идёмте же, сударыня, — твёрдо повторил он.

Взгляд её голубых глаз на мгновение с ненавистью и отвращением остановился на нём, и вдруг с быстротой молнии она схватила со стола нож и замахнулась на сэра Оливера. Но его рука впилась в её запястье, и нож выпал, не достигнув цели.

Тело Розамунды сотрясли рыдания, давая выход её ужасу перед едва не содеянным и перед человеком, остановившим её руку. Ужас был столь велик, что силы Розамунды наконец иссякли, и она без чувств упала на грудь сэра Оливера.

Инстинктивно он принял молодую женщину в свои объятия, вспоминая тот вечер, когда пять лет назад она так же лежала на его груди — там, над рекой, под серой стеной Годолфин-Корта. Какой пророк мог бы предсказать ему тогда, что в следующий раз он будет держать её в объятиях при таких обстоятельствах? Всё происходящее было слишком дико и невероятно, слишком напоминало фантастические видения больной души. Но то была действительность, и он вновь прижал Розамунду к своей груди.

Сэр Оливер опустил руки на талию Розамунды и, словно мешок с зерном, перекинул её на мощное плечо. Дело в Арвенаке было закончено. Он совершил большее, нежели входило в его намерения, и вместе с тем далеко не всё.

— Назад! — крикнул он корсарам, и те устремились из замка так же быстро и бесшумно, как проникли в него.

Людской поток отхлынул из холла, прокатился через двор, вылился за ворота и, растекаясь по вершине холма, устремился вниз по склону к берегу, где стояли шлюпки. Сакр аль-Бар бежал так легко и быстро, словно у него через плечо был перекинут плащ, а не потерявшая сознание женщина. Впереди бежало с полдюжины мавров, неся на плечах связанного Лайонела с кляпом во рту.

Только раз остановился сэр Оливер, спускаясь с высот Арвенака. Он задержался, чтобы бросить взгляд на лес, раскинувшийся за поблёскивающей полосой тёмной воды и скрывающий от него Пенарроу. Как мы знаем, в планы сэра Оливера входило наведаться в жилище своих предков. Когда необходимость в этом визите отпала, он почувствовал острое разочарование и до боли сильное желание вновь увидеть родной дом. Появление двух офицеров Сакр аль-Бара — Османи и Али, которые негромко переговаривались между собой, прервало ход его мыслей и направило их в совершенно другое русло. Поравнявшись с ним, Османи дотронулся до его руки и показал вниз на мерцающие огни Смитика и Пеникумвика.

— Господин! — крикнул он. — Там есть юноши и девушки, за которых можно спросить хорошую цену в Сак аль-Абиде.

— Разумеется, — отвечал Сакр аль-Бар, не обращая внимания на своего собеседника; во всём мире в эту минуту для него существовал только Пенарроу и страстное желание увидеть его.

— В таком случае, господин, прикажи мне взять пятьдесят правоверных и захватить их. Это будет совсем несложно, ведь они не подозревают о нашем присутствии.

Сакр аль-Бар очнулся от мечтаний.

— Ты глупец, Османи, истинный отец всех глупцов. Иначе тебе хватило бы времени понять, что те, кто когда-то были моими соплеменниками, на чьей земле я вырос, — священны для меня. Ни одного раба, кроме тех, кого мы уже захватили, не будет на нашем корабле. А теперь, во имя Аллаха, ступай.

Но Османи не унимался.

— Разве из-за двух пленников стоило затевать опасное путешествие по чужим морям в дальнюю языческую страну? Разве такой набег достоин Сакр аль-Бара?

— Оставь судить об этом самому Сакр аль-Бару, — последовал резкий ответ.

— Но, господин, подумай: не ты один волен судить. Как встретит тебя наш паша, славный Асад ад-Дин, когда ты вернёшься с такой жалкой добычей? О чём он спросит тебя, и как сумеешь ты объяснить, что ради столь малой поживы подвергал опасности жизни этих правоверных?

— Он спросит меня, о чём ему будет угодно, я же отвечу то, что мне будет угодно и что подскажет мне Аллах. Ступай, говорю я!

Они двинулись дальше. Едва ли в эти минуты Сакр аль-Бар ощущал что-нибудь, кроме тепла тела, лежащего у него на плече, едва ли в смятении своём мог определить, какие чувства распаляет оно в нём — любовь или ненависть.