Морской почерк

Внезапно что-то ухнуло со страшной силой, и в небо поднялся смерч из пламени и дыма, который разлетелся в вышине, как гигантский фейерверк. Мы вздрогнули вместе с землей. – Штабель пятисоток, – убедительно сказал кто-то рядом, – уже шестой. Вскоре рвануло послабее, но тоже с фейерверком. – А это двухсотки, – сказал тот же голос. Мы копали, хотя было вполне очевидно, что это напрасный труд. Темнело и довольно быстро. Начали рваться пулеметные патроны в ящиках: тра-та-та-та… И так долго, долго, действительно, как пулемёт. Во времени это всё перемежалось – взрывы пятисоток, двухсоток, треск пулеметных патронов и даже, иногда, что-то похожее на повизгивание мин. Я про себя подумал, что при всех этих взрывах могут быть осколки, которые способны не только ранить, но и убить. Подумал, но вслух этой мысли не высказал. Где-то довольно близко (или это мне показалось?) рванул очередной штабель пятисоток и, как бы в ответ на свою мысль, я услышал подозрительный свист. – Товарищ лейтенант, это что, осколки? – спросил кто-то, находящийся рядом. – Наверное, – неопределенно ответил я, поняв сразу несколько истин. Во-первых, мы делаем абсолютно бесполезную работу. Во-вторых, в наступившей темноте мы потеряли ориентировку и оказались на территории склада. В-третьих – и это было, пожалуй, самое важное – мы находимся в мертвой зоне, осколки пролетают над нами. Для меня самого это было открытием, но что делать дальше, мне было неизвестно. Я приказал прекратить копать и всем лечь на землю. Это приказание, чувствовалось, было воспринято с большим удовлетворением. Сам я тоже лег. Так мы лежали минут десять, может быть пятнадцать, любуясь небывалым по величию и красоте зрелищем. Было совершенно темно. Огненные смерчи взлетали то там, то сям, разлетаясь на миллионы брызг. Как странные цикады, без конца трещали патроны. Такого фейерверка я не видел больше никогда, даже в самые грандиозные праздники. – Красота, – сказал кто-то, не удержавшись. А я думал. Я пытался принять решение. Вокруг уже никого не было, мы лежали у траншеи одни. Вернее, решение я уже принял, мне нужно было определить наивыгоднейшее направление отхода. Я посмотрел на небо: звезд не было видно; временами, правда, их становилось излишне много, и они освещали все небо. Но в темноте было видно зарево. Именно это зарево помогло определить мне путь отступления. Я скомандовал: – Отходим. Двигаться за мной, бегом, в колонну по одному. Впереди бегущего из виду не терять. Начало движения после очередного взрыва пятисоток. Ждать пришлось недолго. Бежали быстро. Дороги видно не было. Я несколько раз спотыкался. Минут через двадцать решил, что можно остановиться. Мы все собрались, пересчитались, никто не потерялся. Я приказал самому старшему из старшин (не помню кому) построить всех в колонну по два и повёл свой взвод к причалу, полагаясь на свою штурманскую интуицию. За нами всё время продолжало ухать и трещать, но мы шли какими-то тропинками, между деревьев и строений, и фейерверка, так восхитившего нас, уже не видели. В десятом часу вечера мы вернулись на корабль, и я узнал, что по военно-морской базе объявлена химическая тревога. Больше нас к тушению пожара не привлекали. До химскладов огонь не дошёл, говорили, что изменился ветер, и он, вроде бы, повернул на тайгу, а командующий ВВС СТОФ, генерал-майор авиации Г. Г. Дзюба, приказал поднять самолёты в воздух и тайгу пробомбить, отрезав огню путь. Может быть, так оно и было.

Что с нами стало

Прошло более шестидесяти лет. Мы – я имею в виду всех, кто служил и плавал на “Гижиге” в кампанию 1945 года – все разъехались, разобщились, растерялись и, конечно, из тех немногих, кто ещё остался жив, сильно постарели.

В апреле 2000 г. пятидесятипятилетие выпуска отмечали в командирском салоне крейсера “Аврора”. Все там уместились. Собралось всего девять человек однокашников. В апреле 2005 г., к шестидесятилетию, на квартире у одного из однокашников, Михаила Григорьевича Гордиенко, собралось только пятеро.