Морской волк. Бог его отцов

Лич и Джонсон не принимали участия в этом разговоре, и было ясно, что товарищи смотрят на них как на людей обреченных, у которых больше нет надежды. Лич некоторое время терпеливо слушал их, но потом взорвался.

— Надоели вы мне! Растяпы! Если бы вы поменьше мололи языком да больше работали руками, ему был бы уже конец. Почему ни один из вас не подал мне ножа, когда я кричал? Черт бы вас взял! И чего вы нюни разводите, как будто он вас может убить? Вы ведь сами отлично знаете, что он этого не сделает. Он не может себе это позволить. Здесь нет корабельных агентов, и ему некем заменить вас. — Вы нужны ему для дела. Кто без вас стал бы грести и править на лодках и обслуживать шхуну? Вот меня и Джонсона ждет музыка. Ступайте по койкам и заткнитесь. Я хочу поспать.

— Что верно, то верно, — отозвался Парсонс. — Пожалуй, убить-то он нас не убьет, но, помяните мое слово, жарко нам придется. Ад покажется нам холодным местом после этой шхуны.

Все это время я с тревогой думал о том, что будет, когда они заметят меня. Я не сумел бы пробиться наверх, как Вольф Ларсен. В этот миг Лэтимер крикнул через люк:

— Горб, капитан зовет вас!

— Его здесь нет! — ответил Парсонс.

— Нет, я здесь! — крикнул я, появляясь на свет и стараясь придать своему голосу твердость.

Матросы глядели на меня в замешательстве. На их лицах отражались страх и злоба, им порождаемая.

— Иду! — заорал я Лэтимеру.

— Нет, врешь! — Келли стал между мной и лестницей, протягивая руку к моему горлу. — Ах ты, подлая гадина! Я тебе заткну глотку!

— Пусти его, — приказал Лич.

— Ни за что на свете, — последовал сердитый ответ.

Лич, сидевший на краю койки, даже не пошевельнулся.

— Пусти его, говорю я, — повторил он, и на этот раз в его голосе зазвенел металл.

Ирландец колебался: я шагнул к нему, и он отступил в сторону. Достигнув лестницы, я повернулся и обвел глазами круг зверских и озлобленных лиц, глядевших на меня из полумрака. Внезапное и глубокое сочувствие проснулось во мне. Я вспомнил слова кока. Как Бог, должно быть, ненавидит их, если подвергает таким мукам!

— Поверьте мне, я ничего не видел и не слышал, — спокойно произнес я.

— Говорю вам, что он не выдаст, — услышал я за собой слова Лича. — Он любит капитана не больше, чем мы с вами.

Я нашел Вольфа Ларсена в его каюте. Исцарапанный, весь в крови, он ждал меня и приветствовал своей иронической усмешкой:

— Ну, приступайте к работе, доктор! По-видимому, в этом плавании вам предстоит обширная практика. Не знаю, как «Призрак» обошелся бы без вас. И если бы я был способен на высокие чувства, то я бы сказал, что его хозяин глубоко признателен вам.

Я уже хорошо был знаком с устройством простой судовой аптечки «Призрака», и пока я кипятил на печке воду и приготовлял все нужное для перевязки, капитан, смеясь и болтая, расхаживал по каюте и хладнокровно рассматривал свои раны. Я никогда не видал его обнаженным и был поражен. Физическая красота никогда не приводила меня в экстаз, но я был слишком художником, чтобы не оценить это чудо.

Должен признаться, что я был очарован совершенством линий фигуры Вольфа Ларсена и его жуткой красотой. Я видел людей на баке. Многие из них обладали могучими мускулами, но у всех имелся какой-нибудь недостаток: слишком сильное или слабое развитие какой-нибудь части тела, нарушавшее симметрию, искривление, чересчур длинные или очень короткие ноги, излишняя жилистость или костлявость. Только у Уфти-Уфти была хорошая фигура, да и то слишком женственная.

Но Вольф Ларсен был идеальным типом мужчины, достигшим почти божественного совершенства. Когда он ходил или поднимал руки, огромные мускулы вздувались и двигались под его атласной кожей. Я забыл сказать, что его бронзовый загар спускался только до шеи. Его тело благодаря скандинавскому происхождению было белым, как у женщины. Я помню, как он поднял руку, чтобы ощупать рану на голове, и мышцы, как живые, заходили под своим белым покровом. Это были те же мышцы, которые недавно чуть не лишили меня жизни и которые на моих глазах наносили столько страшных ударов. Я не мог оторвать от него глаз, стоял и смотрел, а стерильный бинт выпал у меня из рук и, разматываясь, покатился по полу.

Капитан заметил, что я смотрю на него.

— Бог дал вам красивое сложение, — сказал я.

— Вы находите? — отозвался он. — Я сам часто об этом думал и недоумевал, к чему это.

— Высшая цель… — начал я.

— Польза! — прервал он меня. — Все в этом теле приспособлено для пользы. Эти мускулы созданы для того, чтобы хватать и рвать, уничтожать то живое, что станет между мною и жизнью. Но подумали ли вы о других живых существах? У них тоже как-никак есть мускулы, также предназначенные для того, чтобы хватать, рвать и уничтожать. И когда они становятся между мною и жизнью, я хватаю их, рву на части, уничтожаю. Этого нельзя объяснить высшей целью, а пользой — можно.

— Это некрасиво, — протестовал я.

— Вы хотите сказать, что жизнь некрасива, — улыбнулся он. — Но вы говорите, что я сложен хорошо. Видите вы это?