Мортал комбат и другие 90-е

В последний раз я видела Виктора Андреича одной поздней осенью. Мы с Машей и Леной, уже подростки, маялись на улице. В городском парке меня робко окликнули по имени. Мой сгорбленный, вечно виноватый герой сушил скверно нарисованные афиши у подсобки возле колеса обозрения. Он пригласил нас заглянуть внутрь. Крошечная комнатка, заставленная рамами с холстами, краски, широкие кисти сушатся на тряпицах. Пахло маслом и нечистым жильем. Подруги демонстративно сморщили носы и встали поодаль, бросая на меня выразительные взгляды.

Это был единственный раз, когда мы разговаривали, и я напрочь забыла – о чем. Наверняка о какой-нибудь чепухе. Меня нетерпеливо позвали. Я попрощалась с Виктором Андреевичем.

– Вечно ты с кем-то таким разговариваешь, – шипели мои рафинированные подруги. – Бомж какой-то.

– Он художник, – сказала я и потом злобно молчала всю дорогу домой.

В наш последний год в Кокчетаве шедевр был закончен, папа занимался внешней отделкой.

– Зачем так много? – спрашивала мама, указывая на ведра голубой краски, громоздящиеся в прихожей. – И половины хватило бы.

Ее беспокоили расходы на краску.

– Два раза пройдусь, чтобы не заржавело после первого паводка.

Наш трехэтажный дом заголубел колоннами, лестницей и затейливыми узорами перил. Незадолго до паводка папа провел неделю на даче, пообещав, что в мае нас с мамой ждет большой сюрприз.

– Какой, как думаешь? – спрашивала я маму.

– Виктор Андреич ваш спер что-то, вот и сюрприз.

В мае мы приехали в самый разгар поселковой починки. Не сразу заметили, что чего-то не хватает. Папа торжественно вел нас по дорожке, потом – по парадной лестнице на второй этаж. Он распахнул дверь в гостиную, и мы увидели: исчезли пухлый младенец и телевышка. Вся комната была варварски и бездушно закрашена белым, с декоративными брызгами поверх.

– Какая красота! – восхищалась мама; она трогала стены. – С пупырышками, так аккуратно! – Зашла в соседнюю комнату. – Женя, посмотри, у тебя розовые!

– Нравится? – спросил папа, не глядя на меня. Он не сомневался, что да.

– Угу, – угрюмо отозвалась я. – А где Виктор Андреевич?

– Я его отпустил. Остальное доделаю сам.

– Где он будет жить?

– Разберется. Посмотри, у тебя бабочки нарисованы.

Через несколько минут он спустился вниз и мы услышали вопль, полный отчаяния. С террасы второго этажа открылась ужасная картина: исчез наш зеленый туалет. На его месте зияла дыра, как на месте вырванного зуба.

– Ай! – кричал папа, подбегая к дыре снова и снова.

– Ай! – кричал он, хватаясь за голову и осматривая берег – не виднеется ли зеленая крыша.

«Так тебе и надо», – с удовольствием думала я, глядя на его страдания.

Туалета нигде не было. Мы еще неделю ходили по поселку, спрашивая, не прибило ли к кому наш зеленый туалет, но соседи только пожимали плечами.

В середине мая вода окончательно спала, мы ждали вечернего автобуса в город. Был идиллический степной закат: красное солнце у горизонта окрашивало степь и сопки вдалеке. Пахло тиной и первым цветением.

Вдруг мама, любовавшаяся видами, резко встала со скамейки:

– Смотрите, что это там?

Она указывала в степь, в сторону извива речки. Мы смотрели против солнца и первое время ничего не понимали, а потом увидели: прямо на извиве, на берегу, окруженный ивняком и зарослями, стоит и сверкает на свету наш зеленый туалет.

Потрясенный папа молчал.

С противоположной стороны на горизонте показался тяжело приседающий автобус. Люди на остановке засобирались.

– Может, как-нибудь перенесем его обратно? – с сожалением предложила мама, глядя на папу.

Но папа весь съежился и ответил только:

– Нет.

ТАК ТЕБЕ И НАДО.

Мы загрузились в автобус.

Обычно, если были места, мы садились все вместе на строенное сидение, сразу у входа. Но на этот раз я села одна, наискосок.

– Женя, пойдем к нам, – окликнул меня кто-то из них.

«Отвяжитесь вы от меня», – устало думала я, глядя в окно и делая вид, что не слышу.

Но родители в кои-то веки пришли к согласию:

– Отстань от нее, пусть сидит отдельно.

– Ладно, пусть сидит.

Автобус тронулся.

Я смотрела на залитую солнцем степь. Мне было четырнадцать лет, и я была уже – отдельно.

– И все? «Шедевр» – последний рассказ?

– Пока да. Может быть, напишу что-нибудь еще.

– Пришлешь мне почитать? Ты отправишь книгу в издательство? Отправишь, да? – Его горячность меня смешила. Подумала, что привыкла к двоюродному племяннику и мне будет сложно прощаться с ним через неделю. – Только не хватает некоторых вещей.

– Каких, например?

– В первую очередь – отъезда из Кокчетава.

– В этом нет ничего интересного. Мы просто уехали – и все.