Мощи

— Черненький, гаденький — поматывает хвостиком, рожи корчит, морщится… убегу от тебя, полуденный…

Барманский опять взглянул на Костицыну, глазами встретился и спросил полушепотом быстро:

— Вера Алексеевна, что такое случилось с вами?.. Какой Николушка?.. Игумен?.. На озере?..

И потом, точно спохватившись, побежал за Васенькой.

Догнал его, взял под руку, начал успокаивать, стараясь в то же время выспросить, кто такой Николушка, и когда Васенька сказал, что игумен это Николушка, стал уверять блаженного, что если он был с этой дамою в лесу, то это вовсе не бес, а женщина.

— В каждой бес блудный, паскудник в каждой… соблазняет Николушку…

Вера Алексеевна покраснела после слов Барманского и пошла к лодке собирать оставшиеся лилии, позвала Зину.

Говорила срывающимся голосом, досадуя на себя, зачем пошла в лес с Гервасием, и хотя знала, что может случиться, что игумен не выдержит ее близости, но за себя не боялась, надеясь не допустить его перешагнуть дозволенное, но совершенно не ожидала, что может их кто-нибудь увидеть, а главное, не ожидала, что узнает об этом Барманский.

Зина все время стояла молча, ничего не понимая из бормотания безумного монаха, но чувствовала, что произошло что-то и чего-то даже стыдливо смотрела в сторону. Подошла к лодке и увлеклась лилиями.

Не дождались Барманского и пошли одни в монастырь.

Барманский за два дня успел и монахам надоесть и побывать во всех закоулках монастырских и по особому чутью какому-то встречал неожиданное и считал, что этот монастырь — клад для него, целую зиму будет рассказывать приключения и анекдоты. Встреча с Васенькой еще больше заинтересовала его, решил, не теряя времени, сейчас же разузнать про игумена. Говорил мягко, ласково, гладил по плечу Васеньку, на все слова в тон поддакивал.

— Да, батюшка, да, в каждой женщине бес полуденный и полунощный тоже, постом и молитвою его изгонять нужно…

— Веничком его, веничком…

— И веничком можно… березовым…

— Николушку искушает, Николушку…

— Иноков всегда искушает бес в образе женщины… и святого Антония дьявол искушал женщиной, — прекрасный рассказ есть у Флобера, французского писателя…

— В писании есть, в писании…

— В писании тоже, батюшка… И не только подвижников искушает бес, но и…

— Николушку, Николушку…

— …игумена, — да, батюшка?..

— Его, его, Николушку…

— И на хуторе тоже?..

— И на озере, и в лесу, и на хуторе… везде она, эта Феничка…

— А посмотреть ее можно, батюшка?..

— Закрестить ее, закрестить надо…

— Пойдемте ее закрестим, она исчезнет.

— И с младенчиком своим, бесененочком…

— И с младенчиком…

— Яко дым от лица божия…

— Яко дым, батюшка…

На хутор привел блаженный Барманского, осторожно шел, точно боялся спугнуть нечистого.

Жаркий был день, сухой, томный.

Хотелось пить…

Обоих начал мучить голод.

Постучали во двор, Ариша отворить вышла. Васенька хотел что-то сказать, но Барманский прервал его и стал просить накормить чем-нибудь. Пошел следом за Аришею, ведя под руку блаженного.

Не знал Барманский, как обратиться к Арише, и, увидав на ней черное платье серым горошком и на голове платок белый и тоже горошком — только черным, решил, что монашка, и стал называть матушкой. Вместе с Васенькой взошел в комнату-келью, увидал колыбель, подвешенную к потолку по-деревенски, прикрытую белой кисеей, подошел посмотреть и умилился, с целью смутить монашенку:

— Как ангельчик, как на картинке… прехорошенький…

И, не оборачиваясь, спросил:

— Это ваш, матушка?..

— Мой…

Быстро обернулся к Арише, заулыбался весело…

— Но и вы прелестна, — не удивительно, что такой ребенок… прямо Христосик…

Обрадовался сравнению, подбежал к Васеньке, упрямо уставившемуся в пол, схватил за руки и потащил к колыбели:

— Батюшка, вы посмотрите только… Христосик лежит, прямо Христосик, сияние даже вокруг головки…

Васька взглянул, отшатнулся, и начал:

— Николушка, ах, Николушка, соблазнил тебя бес полунощный…

А Барманский, обращаясь то к Арише смущенной, то к Васеньке,

продолжал, чуть не захлебываясь от восторга:

— Как дева Мария… вы… вы, матушка… и Христосик тут ваш, и ясли, и пастухи, и волы, и овцы… в Вифлееме мы, батюшка… как волхвы, пришли поклониться… поклонимся… поклонимся…

Ариша стояла растерянная с двумя ломтями хлеба и кувшином молока, растерянно смотрела на кривлявшегося Барманского и на впившегося Васеньку и ловила одно только слово «Феничка», ничего не понимая, но чувствуя, что за этим словом кроется прошлое Николая. Стучало сердце, падало, дышать ей становилось нечем. Выступили на глазах слезы и повисли на глазах, блестя, как золото. Заплакал ребенок, разбуженный криком Васеньки. Поставила прямо тут же на полу кувшин с молоком и положила на него куски хлеба.

На дворе по деревянному помосту застучали копыта коров, раздались звуки бича, мычание и рев быка.

— В Вифлееме мы… истинно…

— Веничком, веничком эту Феничку…

Вечером Барманский Костицыной и княжне рассказывал про хутор, про монашенку и умилялся, ехидничая:

— Прелестный ребенок, ангельчик и мать… дева Мария, и кругом Вифлеем и Христосик… Обязательно устроим пикник на хуторе, обязательно…

XII